Делай, что должно и будь, что будет
Egle-Elka, с днем рождения, дорогая!!! Любви тебе, кучу свободного времени, спящего по ночам ребенка, и благополучного решения всех непростых вопросов рабочих и не очень!!!!
С подарком я в этом году немного промахнулась, потому что решила, что тебе непременно надо рождаться в мае))))) Но от всей души!!!!
Название: Две метели
Идея: Egle-Elka
Автор: HelenRad
Бета: мухомурчонок
Арты: ole_elo
Размер: миди
Пейринг: СС/ГГ
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: романс, детектив
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: немагическая АУ, по мотивам повести А.С.Пушкина «Метель»
Краткое содержание: после войны 1812 года жизнь в далеком от столицы уезде была тихой и размеренной, пока не начали пропадать люди, и все указывало на то, что убийца — военный преступник Тома́ де Ридле́, которого все считают мертвым.
Картинка тыкабельна))))))))))))
читать дальшеСергей Сергеевич Снегов, отставной гусарский полковник и герой Отечественной войны, который раз уже зарекался выезжать в ночь, да еще когда рябой Филька пророчил метель. Надо было слушать многоопытного конюха, не пришлось бы сейчас, кутаясь в тяжелую доху, гадать, успеют они добраться до жилья, или придется ночевать в поле. Но, одно дело самому выбирать время для путешествий, и совсем другое — мчаться по зову Амадея Болеславовича Домбровского, которому уж слишком многим он был обязан. А погода, меж тем, портилась. Небо заволокло низкими тучами, и уже не поземка с тихим свистом, поднимала тьму снежинок, а тихонько завывала набирающая силу вьюга.
— Огни, барин! — обрадовано возопил Филька и с присвистом ударил кнутом притомившихся коней.
— Вижу... — не в обычаях Сергея Сергеевича было публично выражать свою радость, но тут он не сдержался и, потирая руки, присвистнул: — Гони!
— Эх! Эге-гей!
Им повезло. Метель разыгралась, когда они добрались до случайного поместья. Как же приятно было слышать завывания ветра за окном, попивая ароматнейший чай, пользуясь гостеприимством хозяев.
— Какими судьбами?
Хозяин поместья, Герман Рудольфович Грейнджер, выспрашивал внезапного гостя с нескрываемым интересом. Такое поведение Снегов мог понять: хозяйская дочь, похоже, засиделась в девках, хотя, к ее чести, жеманничать и лицемерно трепетать ресницами она явно не собиралась. Снегов пустился в пространные объяснения о том, что едет навестить старинного друга, которого не видел с самой победы, а сам искоса поглядывал на мило красневшую Грушеньку. Герман Рудольфович самолично принес бутылку ядренейшей можжевеловки и мизерные рюмочки:
— Выпьем за нашу победу!
Сергей Сергеевич поддержал тост, замечая, как казавшаяся поначалу кроткой девушка недовольно закусила губу, а потом и вовсе ушла, извинившись в довольно дерзкой манере.
— Не одобряет... — почему-то шепотом пояснил Герман Рудольфович. — Говорит, для печени вредно.
— Заботливая, — согласился Снегов.
— Еще какая... одна она у меня, если случиться чего — не переживу.
Разговор плавно перешел на политику, на легкую смуту в обществе, на брожение молодых умов. Собеседники остались довольны друг другом. Грейнджер, хоть и жил в глуши, был очень образованным и начитанным, да и дочь его, казалось, предпочитала тишину библиотеки шумному обществу уездных остряков, что само по себе говорило в ее пользу.
Гостю постелили в огромном кабинете, где отчего-то сильно натопили изразцовую печь. Сергей Сергеевич было задремал, но мучимый жаждой проснулся не позднее полуночи. Удивительно, но тяжелый графин на столе был пуст, и не оставалось ничего, кроме как отправится на поиски кухни, где уж точно можно от души напиться. Встреча в узком коридоре с девицей Грейнджер совершенно точно не входила в его планы.
— Что вы здесь делаете?
Голос у нее слегка дрожал, выдавая волнение, но в целом девица держалась отлично: никакого визга, ни тем паче обмороков. А ведь они столкнулись нос к носу в полной темноте — Снегов самонадеянно не взял свечу, решив, что света кухонного очага ему будет достаточно, чтобы свободно ориентироваться. Девица, очевидно, просто любила бродить в темноте.
— Иду пить, а вы?
— Иду спать.
Она подергала свою руку, которую Сергей Сергеевич перехватил по старой, еще военной привычке.
— Желаете, чтобы я вас проводил?
Прозвучало резко и довольно двусмысленно, чего он и добивался — негоже полураздетым девицам бродить по дому, когда там ночуют посторонние.
— Да вы... да вы... что вы себе позволяете?
Она шипела, как рассерженная кошка, однако и не думала поднимать шума, чем невероятно заинтересовала Снегова — на искательниц приключений не похожа, с норовом, может, конечно, и чересчур романтичная, но кто в ее годы этим не грешил? Хотя... ей же уже явно за двадцать, а то и двадцать пять. Девица вырвала, наконец, у него свою руку и отступила в тень:
— Я в библиотеке засиделась, а не... навоображали тут себе!
Она взмахнула головой и гордо прошла мимо Снегова. Если бы не простое домашнее платье и не растрепанная прическа, эта Грушенька вполне могла бы сойти за светскую львицу, но увы... Сергей Сергеевич проводил взглядом ее легкую тень, без труда нашел кухню и напился. Вьюга за окном бушевала нешуточная, и не было никакой надежды, что к утру распогодится.
Вернувшись в кабинет, Сергей Сергеевич долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок на огромном диване. Гудящий за окном ветер словно нашептывал слова Обета, который Снегов, будучи в изрядном подпитии, когда-то неосмотрительно принес. Ну и черт с ним!
Встал Сергей Сергеевич поздно. Сквозь сон слышал он шум за стенкой, незлобивую перебранку кухарки с каким-то олухом, который не привез из города перец и кофе, потом четкие указания управляющего, и все стихло, кроме шума ветра. Дрова в печи давно прогорели, но у слуг, наверное, были четкие указания не беспокоить гостя, поэтому ему самому пришлось разгрести еще жаркие угли и подкинуть поленья, манерным образом сложенные на кованой подставке.
Метель стихла только к обеду. К тому времени Снегов успел плотно позавтракать и наговориться с хозяевами. Подошедшая в столовую Грушенька чопорно поздоровалась и ничем не выдала, что помнит о ночной встрече. Оно и к лучшему — виниться, а уж тем более оправдываться Снегов не собирался. Осторожно он порасспрашивал Германа Рудольфовича о последних уездных новостях. Все-таки интуиции старика Домбровского стоило доверять. Над ним посмеивались многие модные писаки, но многократно битый жизнью Снегов знал, что пусть уж лучше тебя недооценивают, чем слагают красивые эпитафии. Хитер... ох, хитер был Домбровский!
— Так, стало быть, и в столице уже заинтересовались делишками князя Белозерского?
Оказывается, Грейнджер умел слушать и делать выводы — Снегову стоило только намекнуть на некое расследование, как тот разом выложил о творимых в уезде безобразиях и пообещал всячески содействовать следствию. Снегов, понизив голос, уверил, что любое содействие будет оценено и вознаграждено. Хотя такие правдолюбцы и доставляли иногда массу неудобств, работать с ними было сплошным удовольствием — можно было не опасаться, что Грейнджер откажется от своих слов и пойдет на попятную. Значит, Лаврентию опять хочется острых ощущений?
Когда-то они вместе закончили Калишский кадетский корпус, куда Снегова приняли исключительно по протекции родственников со стороны матери, о чем он, разумеется, вспоминать не любил. Блистательный Лаврентий именовал те годы не иначе как ссылкой и злился на своего отца, угодившего в немилость при дворе, отчего он, как его наследник, был отправлен подальше от столицы. Однако Снегову было страшно даже представить, что бы мог натворить в столице его заклятый приятель, если даже рядовая попойка в его компании превращалась в аттракцион, где игра в «рулетку» становилась не самым зажигательным развлечением. Неужели опять вляпался?
Однако осторожные расспросы показали, что Белозерский, к немалому облегчению Снегова, далек от политики, а промышляет мошенничеством. Грейнджер с пеной у рта доказывал, что торговля того крепостными попахивает. Чем она может попахивать, Снегов прекрасно знал — аферистом Лаврентий был отменным.
Провожали Снегова как лучшего друга. Грейнджер даже сунул ему в карман шинели бутылку можжевеловой настойки, да так незаметно, что Грушенька ничего не заподозрила. Снегов, заворачиваясь в доху, пообещал «заезжать по-простому», Филька присвистнул, и сани, наконец, тронулись.
До имения Амадея Болеславовича оказалось рукой подать, и Снегов позволил себе расслабиться, мечтая о бане с дороги, да о широкой постели. Хоть он и был аскетичен по своей сути, и если бывало нужно, мог переночевать и в поле под кустом, но с годами все же научился ценить ненавязчивое гостеприимство старика Домбровского, которого и воспринимал уже скорее как собственного родственника, нежели наставника.
— Сереженька, как я рад тебя видеть! — Домбровский встречал Снегова на крыльце и окончательно смутил, троекратно его расцеловав. — Метель-то какая была. Я весь извелся, хоть Гришенька и говорил мне…
— Григорий здесь?
— Здесь, здесь… приехал навестить старика на праздники.
Григория Гончарова Снегов не то чтобы не любил — недолюбливал. И дело было даже не в его отце, памятном по Калишскому корпусу. Некрасиво так памятном… с душком… но о мертвых или хорошо, или ничего. Сам корнет Гончаров был слишком уж активен и успел досадить Снегову, когда тот по просьбе Домбровского прочитал у них в корпусе несколько лекций.
Отобедали легко, чтобы не испортить впечатление от бани. Григорий был на удивление молчалив и задумчив, внушая нелепые надежды на собственную разумность. Снегов повидал немало молодых людей и твердо усвоил, что такие мечтательные взгляды предшествуют вспышкам буйства и не несут за собой ничего хорошего. Похоже, мальчишка влюбился именно так, как все и делал — безоглядно, неистово, безрассудно. Ну-ну…
Разговор состоялся уже под вечер. Снегов не торопил старика Домбровского, ожидая, пока тот соберется с мыслями. Раз уж он вызвал Снегова со службы, то дело нешуточное, а уж когда Амадей Болеславович начал зазывать в библиотеку, дабы показать раритетную рукопись, Сергей Сергеевич встревожился не на шутку. Когда массивная дверь библиотеки закрылась, Домбровский, воровато оглядевшись, закрыл ее на щеколду и увлек Снегова в самый дальний угол, чтобы их точно никто не мог подслушать.
— Сереженька, тут такое дело… — Амадей Болеславович тяжело опустился на стул, — прости, что я вовлекаю тебя в это дело, но, поверь, только тебе под силу его распутать.
Снегов, не глядя, опустился на соседний стул и приготовился слушать.
— Ты же хорошо помнишь дела пятилетней давности?
— Вы говорите о деле Тома́ де Ридле́?
— О нем самом.
— Он мертв.
Это была самая позорная страница жизни Сергея Сергеевича, когда он, будучи молодым идеалистом, поверил, что рвущемуся к власти де Ридле́ есть дело до возвращения титула своему амбициозному последователю. Мать Снегова действительно была княжеских кровей, но после того, как она вышла замуж за никому неизвестного приказчика с деревенькой в три души, родня от нее отвернулась, а родившегося сына и вовсе сочла бастардом и предпочла забыть о его существовании. Как же тогда Снегову хотелось доказать всему миру, что он чего-то стоит, а обещания вернуть титул и имя предков очень его вдохновляли. И если бы не помощь Домбровского, то вместо достойной государевой службы греметь бы Снегову кандалами где-нибудь на просторах бескрайней Сибири.
— Ох, Сереженька, — Домбровский тяжело вздохнул, — спаси меня господи, но я бы все отдал, чтобы это было действительно так.
— Что случилось?
— В уезде стали пропадать люди… не крепостные, нет… Иннокентий Рябов — приказчик, Феофан Сытин — стряпчий. Про других говорить не буду, только вот ведь странность какая… и у того, и у другого на воротах углем Знак Мрака был начертан.
— Не может быть...
— Маленький такой, не очень приметный, да к тому же наутро стерт был. Никто и значения не придал — подумаешь, перевернутая звезда в круге, со значочками непонятными… мало ли кто балует.
— Тела нашли?
— Еще нет… только вот я не сомневаюсь, что, когда найдут, тот знак будет у них на груди вырезан… как раз над сердцем.
— Только двое? — Снегов сам подивился тому, как глухо прозвучал его голос.
— Я знаю про двоих, а там…
— Когда это случилось?
— Четвертого дня. Я сразу с фельдъегерем тебе письмо и отправил. Ты — молодец, что подсуетился.
— Так четыре года в отпуске не был — не смогли отказать.
Молчание было пугающе напряженным.
— Может, кто из последователей выжил? — не выдержал Снегов.
— Думаешь, Жнецы Смерти призывают своего Мастера?
— Чем черт не шутит…
— Не знаю, Сереженька… ох, не знаю. Есть еще такая вещь, как чуйка, и она просто кричит, что его смерть была разыграна как по нотам. Я не поверил тогда, а сейчас…
— А что Лаврентий?
— Твой друг почти безупречен. Как, впрочем, всегда — предъявить ему нечего, кроме пары афер с крепостными, но чем бы он не тешился… а вот родственники жены к нему зачастили.
— И Васса? — вскинулся Снегов.
— И Василиса Чернышева. Она уже блистала на двух балах, устроенных Белозерским, и из-за нее стрелялся корнет Зубов с уланом Бяльским.
— И кто кого? — равнодушно поинтересовался Снегов.
— А какая разница? Она пропускает рождественский дворцовый маскарад, чтобы блеснуть в уезде, где кавалеры путают полонез и мазурку.
Васса Чернышева была официальной фавориткой и, как поговаривали, любовницей де Ридле́, поэтому в сомнениях Домбровского был огромный смысл, и Снегов был склонен разделить его тревогу.
— Она живет у Лаврентия?
— Точно не знаю, но поговаривают, что да…
Теперь Снегов не удивлялся этому странному вызову. Из всей братии Жнецов только ему и Белозерскому удалось выйти сухими из воды, а вот той же Вассе близкое знакомство с де Ридле́ стоило полугода невеселых размышлений под сводами Петропавловской крепости, да двух доходных домов в центре Петербурга, проданных за бесценок. Неужели жизнь ее ничему не учит?
— Вы думаете, мне стоит навестить старинного друга?
— И не только его. Как я понял, ты уже познакомился с Грейнджером?
— Да. Пережидал у них метель.
— Это очень хорошо… было бы неплохо, если бы ты продолжил с ним знакомство. По счастью, у него дочь на выданье, поэтому твои визиты к нему не вызовут ненужных подозрений.
— Кроме того, что могут скомпрометировать девицу.
Домбровский разулыбался:
— Ох, молодость, молодость… в уезде каждому известно, что дочка Грейнджера разборчива не по чину и женихов на дух не переносит после той истории со студентом Рыжовым…
— А что за история? — не то чтобы Снегова это действительно интересовало.
— Как же… — Домбровский оживился, — говаривали, что она собиралась тайно венчаться с одним студентом. Рыжов такой был. Да не сошлись звезды — он в ополчение ушел и сгинул где-то под Смоленском, а она вроде бы как немного тронулась… ждет его. Такая вот великая сила любви.
Снегов хмыкнул. Он давно уже не верил в такие истории с вечной любовью. Проходит все… как бы глубоки не оставались рубцы на сердце, жизнь продолжается.
— Ты же у меня поживешь? — для Домбровского это был решенный вопрос. — Приехал навестить наставника, познакомился с соседями, возобновил юношеские связи… логично и не вызовет ненужного интереса.
В этом был весь Домбровский: ох, и любил старик все распланировать, и надо отдать ему должное — в прогнозах он не ошибался, за редким исключением, когда не знал всей подоплеки истории. Снегов и сам любил предопределенность, поэтому сразу же после разговора написал пространное письмо Белозерскому и поручил Фильке отвезти послание с самого утра, рассчитывая уже к вечеру получить приглашение навестить старинного приятеля.
Белозерский ожидаемо заинтересовался. В ответном письме он просил «заезжать по-простому, без лишних церемоний», и Снегов ощутил азарт начала занимательного дела. Домбровский, хоть и говорил, что отошел от дел, был в курсе всех событий, как уездной жизни, так и новых настроений при дворе. Тайные общества росли как грибы после дождя, и не все были такими же безобидными. Модные разговоры о смысле жизни вели или к вольным каменщикам, или в тайные ордены «Русских рыцарей» и всевозможные «Союзы спасения», грезившие идеями ограничения самодержавной власти. Интересно, а чем сейчас грешит Белозерский?
***
Сергей Сергеевич легко вбежал на крыльцо огромного дома. Любили все-таки Белозерские монументальность! Лаврентий Амвросиевич встречал его, как и положено, объятиями.
— Сережа, друг мой старинный, какими судьбами?
— Амадей Болеславович написал, что болеть начал, а у меня отпуск удачно наметился.
— Да Домбровский еще лет сто будет «начинать болеть» и простудится на наших похоронах…
Сергей Сергеевич хотел было ответить, что друг Лаврентий несправедлив к старику, но в этот момент тяжелая дверь хлопнула от мощного удара, и в холл вышел человек, которого Снегову хотелось бы никогда не видеть.
— О-о! Кого я вижу… Нюниус вульгарис…
Лаврентий неодобрительно оглядел шурина:
— Серж, уймись. Не забывай, что ты такой же гость в этом доме, как и господин Снегов.
— Забудешь тут, если в это обстоятельство мне постоянно тычут… — Серж Чернышев оскалился. — Что, родственничек, совсем сплин одолел, раз начал теперь приглашать всякий сброд?
Снегов хотел уже было ответить, что всякий сброд поселился здесь давно, но вовремя вспомнил об обидчивости Белозерского и прикусил язык, предоставив ему право самому разбираться с непутевым родственником. Не стоит этот бродяга ссоры с Лаврентием и упущенной возможности разобраться в непростом деле.
Белозерский что-то тихо сказал Чернышеву, отчего тот пошел красными пятнами, но немедленно заткнулся.
— Пойдем, Сережа, поговорим в кабинете, — Лаврентий приобнял Сергея Сергеевича и увлек за собой.
— Что ты ему сказал? — не выдержал Снегов, когда массивная дверь кабинета плотно за ними закрылась.
— Какая разница? Лучше расскажи о себе. Ты служишь все там же?
Снегов принялся рассказывать о себе, стараясь, впрочем, не сболтнуть лишнего. По ходу повествования выяснилось, что за четыре последних года в его жизни не произошло никаких интересных событий. Мимоходом он поинтересовался судьбой Чернышева и ничуть не удивился, что, проведя двенадцать лет на каторжных работах по навету бывшего дружка, тот так и болтается теперь по родственникам, предпочитая запивать свои невзгоды крепленым вином и досаждая всем нелепыми претензиями. Если откровенно, то подобной лояльности Снегов не одобрял, но не лезть же в чужой монастырь со своим уставом?
Чернышева он не любил еще со времен корпуса, где потомок знатного рода снисходил до общения с нищим почти бастардом только для хорошей драки, причем предпочитая действовать исподтишка. С годами «шутки» становились все злее и изощреннее, а сам шутник и его единомышленники — изобретательнее, и только своевременное вмешательство Домбровского не довело противников до греха. И вот теперь, спустя годы, Чернышев снова ведет себя, как неразумный подросток, заставляя вспомнить и испортившие юность издевательства, и такое обидное тогда прозвище.
— А еще к Натали Васса приехала, — невпопад, как о наболевшем, поведал Лаврентий.
— Она все такая же?
— Это неисправимо. Нашла себе в уезде какого-то художника и теперь пропадает у него на пленэ́рах.
— Зимой-то?
— Ты же знаешь Вассу?! Меня не удивит, если она будет позировать на фоне горящего дома, причем сама же его и подожжёт…
— А что за художник? — насторожился Снегов.
— Какой-то заезжий… появился летом, вроде бы даже снял флигель.
— Ты его не видел?
— А зачем? Пару лет назад я уже позировал для портрета. Удовольствия, надо сказать, никакого, а хлопот… и сесть так, как скажет, и не сказать лишнего этому… художнику, — Лаврентия передернуло. Он наклонился к Сергею Сергеевичу и доверительно прошептал: — Сам бы я никогда, это все идея Натали.
— А Васса? — решил вернуть его к интересующей теме Снегов.
— Она в восторге. Ты же знаешь, когда у нее есть интерес — глаз горит, не ходит, а летает… настоящая ведьма.
А вот это уже не просто тепло — горячо! Снегов помнил Вассу времен ее бурного романа с де Ридле́. Тогда казалось, что взглядом она способна высекать молнии.
— И все это ради какого-то художника? Не слишком ли для нее мелко?
Лаврентий озадачено почесал подбородок:
— Не скажи… говорят, он итальянец…
После этих слов не взглянуть на художника было просто невозможно.
— И где живет этот рыцарь белил и сурика?
— У Кузякина. Только не говори, что тебя внезапно заинтересовала портретистика. Что случилось?
Не стоило недооценивать Белозерского, ох, не стоило! Оставалось пустить его по ложному следу.
— Мне необходим полупарадный камерный портрет. Небольшой. Хочу, чтобы мне польстили.
— Зачем тебе?
Хороший вопрос.
— Нужно произвести впечатление на девицу. Думаю, в провинции он обойдется мне значительно дешевле.
— Узнаю старинного друга — практичность во всем. Но рекомендую не забывать, что любой портрет — всего лишь копия оригинала.
Белозерский приосанился и выдал несколько сомнительных советов по соблазнению девиц всех сословий. И если бы Снегов не знал Натали Белозерскую, он бы поверил, что сиятельный князь изволит таскаться.
— Ты рекомендуешь меня этому уездному Кипренскому?
— Отчего нет? — Белозерский тотчас же взял перо и, обмакнув его в чернила, принялся быстро писать на тонкой надушенной бумаге. — Держи, скажешь потом спасибо. За устроенную личную жизнь…
— Спасибо.
— Э, друг, не торопись. Сначала я взгляну на ту, что заставила тебя забыть о своей аскезе.
Снегов кисло улыбнулся.
— Как-нибудь…
Однако Белозерский воодушевился и таким обещанием:
— Это надо отметить!
Так Снегов остался на обед, и лишь к ужину ему удалось покинуть гостеприимных хозяев. Натали сыграла на старинном рояле, а Лаврентий даже спел пару романсов, уговаривая Сергея Сергеевича присоединиться, и после бутылки коньяка все-таки уговорил. Чернышев больше не появлялся, поэтому этот вечер можно было счесть почти безупречным. Почти… Снегов был бы очень рад, если бы ему удалось увидеть Вассу, но, наверное, нельзя требовать от жизни слишком много. Однако теперь он был точно уверен, что даже если де Ридле́ появился на горизонте, Белозерскому об этом точно ничего не известно — такую безмятежность не сыграть!
***
Домбровский немного охладил пыл Снегова:
— Знаешь, Сереженька, видел я этого художника… летом. Правда, издалека… но за мольбертом. Тома́, насколько я знаю, никогда не увлекался живописью.
— Чего не сделаешь ради прикрытия?
— Тебе ли не знать… и все же я бы не особо обольщался. Я видел портрет его кисти. Для прикрытия слишком хорошо.
Спорить с Домбровским не хотелось. Каким бы проницательным тот ни был, Снегов привык доверять собственному чутью, а оно сейчас вело его в дом художника. Как там его? Никколо Оллонетти… письмо к которому жгло карман форменного мундира.
Уже засыпая, Сергей Сергеевич отметил, что почему-то он не видел Гончарова, словно того и вовсе не было в доме. Может, так оно и было?
День обещал быть насыщенным событиями, и стоило поторопиться, чтобы ничего не упустить. Снегов быстро позавтракал и, позвав Фильку, отправился в имение Кузякина, слывшего меценатом и покровителем тонких искусств. Тот с огромным наслаждением проматывал наследство, доставшееся ему от бездетного дядюшки, и, судя по всему, лет через десять его в этом непростом деле ожидал успех. Дом, раскрашенный самыми яркими цветами, уже сейчас начал ветшать, а сваленные у самого главного входа дрова, присыпанные снегом, и нечищеные дорожки производили впечатление заброшенности.
Сергей Сергеевич размышлял недолго. Знакомиться с хозяином этого бедлама совершенно не хотелось, а вот захватить расслабившегося на лоне природы де Ридле́ было весьма заманчиво. Снегов проверил крепление кинжала. Идеально — при резком выпаде рукой клинок ложился в ладонь, давая простор для маневра… лишь бы на месте не было Вассы. Снегов не обольщался: если та воссоединилась с бывшим любовником и сейчас находится у него, то захватить его не получиться, и тогда придется договариваться. И тут уж все будет зависеть от убедительности Снегова… ну, или, если уж совсем не повезет, от скорости его бегства. Правда, этот вариант развития событий был бы самым неудачным. Отыскать затаившегося де Ридле́ на бескрайних просторах будет непросто, но и в этом случае действия Снегова будут оправданы хотя бы прекращением ритуальных убийств. Вряд ли, находясь в бегах, Мастер Смерть продолжит свои сомнительные опыты.
Сугробы под окнами флигеля намело очень кстати. Снегов распорядился, чтобы Филька в любом случае ждал его здесь и был готов как к немедленному бегству, так и к оказанию срочной помощи, если удастся скрутить де Ридле́.
— Если свистну один раз, то беги ко мне, а уж если дважды…
— Не изволите сомневаться, барин.
Если в чем Снегов и сомневался, так только не в преданности Фильки. Флигель в имении Кузякина стоял отдельно, и к нему тянулось несколько цепочек следов. Если бы не сизый дымок из трубы, флигель бы казался нежилым. Стараясь ступать след в след, Снегов обошел строение, примечая пути, удобные для бегства, потому что большинство окон стояли заколоченными.
Дверь оказалась незапертой, и Снегов осторожно вошел внутрь. Едва уловимый запах плесени заглушался духом жилища художника: краски, скипидар и стойкое амбре перегара характеризовали хозяина жилья как человека творческого и увлекающегося. Снегов наугад толкнул дверь и оказался в большой комнате, вдоль стен которой стояли картины в подрамниках. В основном портреты, но были и пейзажи. Скорее всего, они были не закончены, о чем свидетельствовали цветные пятна в самых неожиданных местах. Снегов зачарованно смотрел на портрет Вассы. Это, несомненно, была она в образе богини-воительницы Афины: бесстыдно обнаженная, она прикрывалась лишь небольшим щитом, дерзко и снисходительно взирая на непочтительного зрителя. Ее роскошные волосы укрывал шлем с высоким гребнем, а у ног свернулась огромная змея. Надо отдать должное мастерству художника…
— Что вам угодно?
Черт! Появившийся совершенно беззвучно мужчина в женской меховой душегрейке с интересом разглядывал Снегова.
— Мне нужен господин Никколо Оллонетти.
— По какому делу?
— По личному.
— Вот как… и все же?
— С кем имею честь…
— Кто вы такой и что вам здесь нужно?
Вот ведь! От досады впору было приложиться лбом о дубовую дверь. Памятуя о параноидальной подозрительности де Ридле́, Снегов совершенно не учел, что у него может быть слуга.
— Об этом я буду говорить с господином Оллонетти лично.
— Так говорите же!
Только что ногой не притопнул… Что? Это — художник? А где де Ридле́?
— Вы — Никколо Оллонетти?
— А что вас не устраивает? Моя молодость? Или, может…
Не говорить же ему о собственной ошибке? Снегов, отвлеченный своими тягостными раздумьями, но все же не сильно рефлексируя, протянул художнику письмо Белозерского и вновь принялся разглядывать портрет Вассы-воительницы.
— Так это сильно меняет дело!
Снегов, не понимая, уставился на воодушевившегося художника, а тот, помахав руками, цепко ухватился за рукав его мундира и потянул за собой.
— Пойдемте! Пойдемте, уважаемый…
— Господин Снегов.
— Господин Снегов, вам невероятно повезло, я как раз сейчас раздумываю над новой концепцией…
И, рассказывая что-то об игре света и тени, художник увлек Снегова в соседнюю комнату, где на мольберте был установлен девственно-чистый холст, натянутый на неровно сбитый подрамник.
— Я напишу вас в усадебном интерьере… или лучше нет… деревянные стены и метель за окном… да-да-да!
Снегов хотел было откланяться, но вовремя сообразил, что так ничего и не узнал по интересующему его вопросу. А пару сеансов натуры он уж как-нибудь выдержит…
Филька явился на призывный свист с доской наперевес, но быстро сориентировался и растопил зачахшую печь. Снегов распорядился подать сани через два часа, а пока отвезти записку Домбровскому — старик мог навоображать себе невесть что.
Сидя на колченогом стуле с отломанной спинкой Снегов размышлял о печальном опыте Белозерского. Действительно, удовольствия никакого, а хлопот… Одна радость — художник оказался разговорчив. И вот теперь Снегов пытался выудить зерно истины из путаных рассуждений.
— А что ваша Афина?
— О-о… это моя боль…
— Почему же?
— Я ее не дописал и вряд ли когда-нибудь допишу.
— Надоело?
— Разве работа над такой натурой может надоесть?
— А что тогда?
— Настроение… игра… свет…
— Она перестала приходить?
— Не в этом дело…
— Отказывается позировать?
— Если бы все было так просто…
Снегову были чужды эти непонятные метания. Если художник хочет продолжать работу, но не может, значит, что-то не то с натурщицей, оставалось выяснить что.
— Когда она приходила в последний раз?
— Освещение в комнате не соответствует настроению…
И как с таким разговаривать?
— Когда вы ее видели…
— Вот-вот-вот… то самое выражение! Замрите! Прошу!
— Но…
— Молю! Вот так… именно…
Надо ли уточнять, что через два часа таких мучений Сергей Сергеевич был не в самом лучшем расположении духа?
Когда Снегов уже взбегал по ступенькам дома Домбровского, его чуть не сбил с ног Гончаров, спешащий куда-то на ночь глядя.
— Стой!
— Что вам от меня надо? — дерзко вскинулся Гончаров.
— Только то, чтобы ты не влез, куда не…
— Да сколько можно? Какое вам дело до моих терзаний?
— Мальчишка! Что ты вообще знаешь…
— Все, что необходимо! Вы не мой учитель, поэтому не понимаю, какое вам дело…
Мальчишка своим неуважительным поведением умудрился задеть в душе Снегова те струны, о существовании которых он успел позабыть.
— Ты такой же избалованный засранец, как и твой отец!
— Верю вам на слово!
Гончаров сердито зыркнул и почти побежал в сторону конюшни, оставив Снегова стучать кулаком об одну из каменных колонн портика. Он никогда не переоценивал свой педагогический талант, но считал, что не заслуживал такой истерики от пускай и влюбленного, но все же ученика… хоть и бывшего. Злость на Гончарова пересилила тревогу за него же, и Снегов решил не выяснять, куда тот направился.
***
Следующий день утомленный искусством Снегов решил посвятить сбору сведений, поэтому прямо с утра поехал к Грейнджерам «по-простому», как и обещал. Герман Рудольфович встретил его как родного и сразу же увлек в гостиную, где, воровато оглядевшись, достал из-за дивана бутылку можжевеловки и маленькие рюмки «для разговора». Домбровский не зря характеризовал Грейнджера как завзятого сплетника, тот с огромным удовольствием перемывал косточки соседям, не забывая ни о ком и смакуя подробности. Так Снегов узнал, что Кузякин привечает «всякий сброд» и «сам не ведает, кто у него гостит». Это было уже интересно, ведь помимо художника у того числились многочисленные музыканты, комедианты и ценители искусств «разной степени просвещенности». Сам Кузякин был человеком «добрым» и «не от мира сего», что, однако, не мешало ему устраивать шумные попойки, в которых принимали участие и дамы.
Об участии дам Грейнджер сообщил прискорбным шепотом, а в его описании одной из «вавилонских блудниц» Снегов узнал Вассу Чернышеву.
— Скажите, любезный Герман Рудольфович, а вам довелось самому бывать в этом шалмане?
— Упаси боже, Сергей Сергеевич!
— А откуда же…
— От людей ничего не скроешь…
— Папенька, говорите прямо, что наш кузнец Михаил женат на дочери кузякинской кухарки, которая служит там с незапамятных времен…
Девица Грейнджер вошла совершенно беззвучно, и оставалось только гадать, сколько она успела услышать.
— Доброе утро… — Снегов замешкался, не зная, как обратиться к хозяйской дочке.
— Зовите меня Грушенькой.
— Хорошо, Аграфена Германовна, — согласился Снегов.
Девица поморщилась, выразительно посмотрела на отца и после его тягостного вздоха поправила Снегова:
— И все-таки лучше Грушенькой.
Снегов прикусил язык, чтобы не начать расспрашивать о причинах выбора такого необычного имени:
— Если вы так настаиваете… Аграфена.
Девица хмыкнула, довольно дерзко пообещала распорядиться по поводу обеда и ушла, а Герман Рудольфович поспешил вернуться к волнующей его теме:
— А еще поговаривают, что у нас в уезде люди стали пропадать.
— Крепостные бегут?
— Нет… все люди вольные и, я бы даже сказал, зажиточные. Помяните мое слово, это не к добру. Плотник Сухаревских рассказывал, что у его тещи видение было, а та провидица известная.
Снегов знал, что в таких с виду пустых сплетнях может таиться рациональное зерно, поэтому и поинтересовался:
— И что же она напророчила?
— Что антихрист в наших краях объявился, который пока семь душ не погубит — не переродится.
Грейнджер и сам верил в то, о чем говорил. Ох уж эти пророчицы! И ведь непременно число трагедий у них или три, или семь, или девять… а в самом жутком случае — тринадцать. Чтобы отвлечь хозяина от мистических рассуждений, Снегов обратил его внимание на открытую книгу, лежащую на столе:
— Скажите, Герман Рудольфович, а вы читаете по-гречески?
Лицо Грейнджера разом просветлело:
— Это все Грушенька. Она увлекается языками и историей. Слышали бы вы, с каким пылом она рассказывает про пирамиды!
Про пирамиды и сам Снегов мог рассказать, а вот то, что провинциальная девица самостоятельно изучает древние языки, заслуживало похвалы.
— А какие языки она изучает?
— Итальянский, английский, древнегреческий и латынь… это помимо французского и немецкого.
— Весьма недурно… весьма.
Грейнджер расплылся в улыбке и стал похож на сытого кота:
— Она у меня умница.
Умница Аграфена позвала их отобедать, и когда разговор коснулся похода наполеоновской армии в Египет, буквально расцвела. Чувствовалась ее увлеченность этой темой, и Снегов отдал должное грамотности ее суждений. Однако приятный разговор был прерван самым неожиданным образом: вбежала дворовая девка, чуть оправила растрепанные косы и заголосила:
— Ой, что деется! Люди добрые! Да что же это такое?
— Что случилось? — Герман Рудольфович был строг, но спокоен.
— Кешку Рябова нашли… мертвого… в полынье всплыл…
Девка начала сбивчиво рассказывать о том, что в полынье, там, где теплые ключи, всплыл труп Иннокентия Рябова. После нескольких наводящих вопросов Снегов понял, что над телом надругались, и Домбровский оказался прав, как, впрочем, и всегда, — Знак Мрака был начертан у убитого чуть выше вырезанного сердца. Сославшись на неотложные дела, Снегов покинул гостеприимный дом и поспешил к Белозерскому.
Лаврентий уже уехал в город, наверняка, чтобы узнать подробности убийства, и если бы не Чернышев, Снегов бы развернулся и отправился восвояси.
— Каким ветром занесло в наши края столь редкий экземпляр Нюниус Вульгарис?
Сергей Сергеевич смерил взглядом противника и, криво усмехнувшись, прошел в гостиную, где уселся в кресло и взял книгу, выказывая намерение дождаться хозяина. Чернышева такое поведение взбесило, и он, брызжа слюной, принялся выкрикивать оскорбления. Чем больше он распалялся, тем спокойнее становился Снегов, который от этой склоки уже начал получать удовольствие.
— Что здесь происходит?
Натали Белозерская появилась, как всегда, кстати. Теперь можно было уйти, сохранив лицо, однако у хозяйки были свои планы на Снегова.
— Сергей Сергеевич, я не ошибусь, если предположу, что Лаврентий Амвросиевич был бы очень рад видеть вас именно сегодня.
«Она тоже знает», — догадался Снегов и выразил желание дождаться хозяина в библиотеке. Натали принялась что-то тихо втолковывать непутевому братцу, но вслушиваться в ее речи не хотелось, и Сергей Сергеевич поспешил оставить их.
Стоило открыть дверь в библиотеку, как Снегов заметил тень, метнувшуюся от стеллажей. Васса! Она явно что-то спрятала среди книг, вот только что? Васса невозмутимо вышла из-за стеллажей и оглядела Снегова с чувством собственного превосходства:
— Шпиониш-ш-шь, Сереж-ж-жа?
Вот же змея!
— Добрый день, Василиса.
— Был. Пока не появился ты. Что ты здесь вынюхиваешь?
— Жду старинного приятеля.
— Этого мелкого мошенника?
— С чего ты взяла?
— Только не нужно рассчитывать на то, что я расскажу тебе все, что знаю.
— И в голову не приходило.
Васса рассмеялась:
— Какой же ты скользкий! Все так же хочешь знать все и про всех, да, Сереж-жа?
Снегов кисло улыбнулся:
— Все так же меришь остальных по себе?
— Если бы! Устала обольщаться… — Васса брезгливо повела плечами и рывком открыла дверь. — Счастливо оставаться!
Змея! Снегов успел заметить измазанные чернилами тонкие пальцы, судорожно дергающие бронзовую ручку, и его осенило: «Письмо! Она писала ему…»
Стоило двери закрыться, как Снегов бросился к столу, на котором лежал ворох бумаг. Нет… никакой зацепки. Если черновик и был, то… Снегов разобрал корзину для мусора и метнулся к печи. Сероватый пепел — вот все, что осталось от возможного черновика. Сергей Сергеевич, помня еще об одном фокусе, принялся внимательно разглядывать чистые листы, в надежде, что Васса подкладывала под свое письмо другой лист, а учитывая силу, с которой она давила на перо, там должны были бы остаться следы. Он по очереди крутил чистые листы перед массивным канделябром до тех пор, пока в неверном свете свечей ему не показалось, будто он что-то увидел. Выдохнув, чтобы успокоиться, Снегов набрал грязно-серой золы и потер чистый лист. С замиранием сердца он смотрел, как на испачканном листе проступают белые буквы…
Разочарование было сильным — Сергей Сергеевич узнал буквы греческого или даже древнегреческого алфавита, и в очередной раз пожалел, что пренебрегал языками в корпусе, уделяя внимание точным наукам. Он аккуратно переписал на чистый лист все открывшиеся ему символы, дождался, пока высохнут чернила, и спрятал оба листа в потайной карман. Теперь стоило проверить еще один след.
Сергей Сергеевич отошел к двери, определяя место, где он застал Вассу, и решительно направился к этому стеллажу. Что же она там скрывала? Бумаги? Книгу? Благословляя нерадивую горничную Белозерских, которая не слишком тщательно протирала пыль, Снегов заметил едва уловимый след на полке. Он достал потертую книгу и чуть не вздрогнул, заметив свежее чернильное пятнышко на титульном листе. Точно! Эта та самая книга… какие-то стихи на итальянском языке, не известном Снегову, но на котором свободно говорили и Васса, и де Ридле́. Загадок меньше не становилось. Знаний Снегова хватило только на то, чтобы определить, что это сборник любовных пьес Гвиттоне д’Ареццо. Сергей Сергеевич поставил книгу на место, запомнив ее название. И что теперь? Ключом к решению загадки явно была записка на языке героев Эллады…
Греческий язык знал Белозерский, только вот стоит ли его вводить в курс дела, все-таки Васса его родственница, а все члены его фамилии очень трепетно относятся к семейным связям. Что, если эта записка изобличает Вассу? Зная Лаврентия, можно было предположить, что тот примет скорее сторону свояченицы, чем не самого близкого приятеля, поэтому Снегов твердо решил молчать о записке. Но как же тогда ее расшифровать? Домбровский греческого не знает, просить Гончарова не хотелось категорически… можно, конечно, прибегнуть к учебникам, но такие действия наверняка вызовут нежелательный интерес. Идея возникла спонтанно, и при ближайшем рассмотрении чрезвычайно понравилась Снегову. Девица Грейнджер! Она достаточно образована, чтобы прочитать записку, и общение с ней не вызовет никаких подозрений заинтересованных сторон. В конце концов, Снегов числился в холостяках…
Размышления прервало появление хозяина дома, который вбежал в библиотеку, словно за ним гнались:
— Уже знаешь?
Очевидно, Белозерский был крайне расстроен и возбужден.
— Добрый день, Лаврентий. Да… знаю.
— Добрый? Ты шутишь? Знак Мрака…
— Закрой дверь, Лаврентий, и прошу, тише.
— Да, да… конечно.
Белозерский плотно закрыл дверь и жадно напился прямо из графина, который стоял на столе. Потом он уселся в кресло и, овладев собственными эмоциями, продолжил:
— Что ты знаешь?
— На трупе нашли его знак.
— И вырезанное сердце. Это он, Сергей. Он выжил.
Не было никакой нужды уточнять, кого имеет в виду Белозерский — в свое время они оба были слишком близки к де Ридле́, чтобы сейчас изображать невинность.
— Скорее всего.
— Нам никто не поверит… разве только старик Домбровский… но что он сейчас может?
— Вызвать из Петербурга своего человека?
— Угрюмова? Не дай бог! У этого мудака совершенно отсутствует понимание момента. Нет, Сергей… если его поймаем мы, это будет очень уместно. Очень!
Снегов хорошо понимал Белозерского. Поимка французского шпиона и преступника была тому на руку: одним махом Лаврентий избавлялся от нешуточной угрозы в лице де Ридле́, в зависимость от которого в те годы попали многие, причем избавлялся, снискав себе немалую известность и, возможно даже, высочайшую милость. А может даже, ему забудут прошлые прегрешения, и он сможет вернуться в столицу, сияющий и прославленный. Такая игра, несомненно, стоила свеч, и Снегов не мог отказаться от сильного союзника.
— Согласен. У тебя есть план?
— Через неделю я даю бал-маскарад. Будут все. Что-то подсказывает мне, что он непременно появится, главное, не спугнуть.
— А как мы его узнаем?
— Предоставь это мне. Тебе стоит озаботиться костюмом.
— Зачем?
— Не придешь же ты на маскарад в мундире?
Собственно, так Снегов и собирался поступить, поэтому только спросил:
— Почему нет?
Белозерский ответил ему выразительным взглядом, потом вздохнул и снизошел до объяснений:
— Во-первых, в костюмах будут все…
Для Снегова этот аргумент никогда не был решающим, поэтому Белозерский продолжил:
— А во-вторых, подбираться к нему будет проще, оставаясь неузнанным. Должно же у нас быть преимущество?
С этим нельзя было не согласиться, но где искать костюм? Да еще в столь короткий срок… Белозерский учел и это:
— Будешь лордом Ратвеном.
— Кем? Это вообще кто? — возмутился Снегов.
— Как ты отстал от жизни, мой любезный друг! Это же посмертное воплощение лорда Байрона. И не спорь! Ты достаточно бледный, чтобы обойтись без белил, прикрыв лицо полумаской, парик тебе тоже не нужен, наденешь классический черный костюм, а шелковый плащ с кровавым подбоем у меня найдется. Специально для тебя.
Кто бы спорил? Снегов предпочитал вести предметные диалоги, а сейчас его больше волновала поимка де Ридле́.
— Хорошо. Как мы его будем ловить?
— Легче всего подобраться к нему во время мазурки. Выводим его в смежную комнату, а дворовые помогут связать и удержать. Уверяю, никто ничего и не заметит.
Учитывая грохот массовых антраша, в этом был смысл, а холодным оружием они оба владели виртуозно. Оставалась одна проблема…
— А Васса не помешает?
— Ее в это время займет Натали.
Что ж… если де Ридле́ придет, его ждет достойный прием, а учитывая склонность Мастера Смерти к неоправданному риску и излишней театральности, на его визит стоило рассчитывать. Обсудив детали, сообщники тепло попрощались: от обеда Снегов отказался категорически — застольная встреча с томящимся от невысказанности Чернышевым не входила в его планы.
***
Домбровский уже все знал и успел даже поссориться с Гончаровым из-за того, что запретил тому ехать на очередную прогулку.
— Сережа, как хорошо, что ты приехал! Слышал новости?
— Да.
— Тома́ здесь. Это уже совершенно точно. Я написал Алексею.
Алексея Угрюмова Снегов не любил и считал, что прозвище «Муди» очень емко отражает самую суть того. Когда-то только вмешательство Домбровского спасло Снегова от кандальных браслетов, заковать в которые хотел его именно Угрюмов.
— Белозерский хочет поймать де Ридле́.
— Отличная новость, Сереженька! Просто отличная, — Домбровский едва не пел. — Князь знает, где его искать?
— Рассчитывает захватить на балу.
— Точно-точно… про бал я совсем забыл. Но там ведь будет маскарад?
— Белозерский сказал, что он узнает де Ридле́.
— Вполне возможно. А ты, Сереженька, планируешь ему помочь?
— Конечно, Амадей Болеславович.
— Я не сомневался в тебе, мой дорогой. Бал через неделю?
— Да.
— Буду молиться за вас… а Алексей вам поможет. Достань, пожалуйста, ему приглашение.
Снегов представил, как скривится Белозерский, приглашая своего гонителя, но с другой стороны, представив, что присутствие Угрюмова даст дополнительные гарантии их предприятию, согласился.
— Хорошо. Пусть готовит маскарадный костюм. Мне кажется, что ему пойдет образ Арлекина.
Домбровский еще немного пожаловался на непочтительность Гончарова, посокрушался о собственном здоровье и распорядился, наконец, подавать обед. Спустя час, вытянув ноги к теплой печке и слегка покачиваясь в кресле, Снегов решил, что день прожит не зря. Завтра он поедет к Грейнджерам и попросит перевести записку, а потом… поимка де Ридле́ станет венцом его карьеры.
***
Грейнджеры совсем не удивились, когда Снегов приехал к ним на следующий день. Легкая тревога от того, что он может не оправдать их матримониальных планов, отступила при воспоминании о трупе, да и девица вела себя так, словно мысль о супружестве никогда ее не посещала. Поэтому Снегов решил, что не введет никого в заблуждение, если попросит Аграфену Германовну помочь ему с пустячным переводом.
Герман Рудольфович или отчаялся пристроить дочь, или настолько ей доверял, но на просьбу Снегова уделить ему четверть часа совершенно безропотно встал и безмятежно откланялся:
— Люблю, знаете ли, полежать после завтрака... а вы занимайтесь.
Стоило его шагам стихнуть, как Снегов достал беспокоящую его записку:
— Не соизволите ли помочь с переводом, Аграфена Германовна? Ваш папенька обмолвился, что вы в совершенстве владеете греческим наречием.
— Отчего нет, Сергей Сергеевич? Показывайте, что у вас там.
Снегов развернул перед ней лист и пригладил его рукой. Девица с интересом взглянула на записку, а потом проницательно посмотрела на Снегова:
— Что это?
— Это я у вас хотел спросить, любезная Аграфена...
— Да нет, что здесь написано мне понятно, но в чем суть?
Стараясь говорить любезнее, насколько можно, чтобы только скрыть раздражение, Снегов переспросил:
— Вы мне переведите, пожалуйста, что здесь написано, может быть, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.
Девица словно и не обиделась:
— Здесь числительные. В беспорядке.
Впору было зарычать.
— Какие именно, не подскажите?
— Не стоит так шипеть. Если вам угодно, я могу продиктовать.
— Будьте столь любезны.
— Извольте. Восемнадцать, три, шесть, двадцать два, одиннадцать, два, сорок четыре...
— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.
— Восемнадцать... три... шесть... так пойдет?
— Да.
Снегов догадался, что имеет дело с шифром, поэтому записывал цифры в три колонки. Ключом к шифру, скорее всего, была та книга... как его? Гвиттоне д’Ареццо. Вот только итальянского языка Снегов не знал, ограничившись изучением французского, немецкого и латыни. Латынь, конечно, близка к итальянскому, но с его невежеством есть риск упустить детали. Закончив писать, Снегов внимательно посмотрел на Аграфену:
— Вы умеете хранить тайны?
— Да!
— Поклянитесь, что сказанное мной не пойдет дальше этих стен, потому что от вашего молчания будут зависеть жизни людей.
В конце концов, чем он рискует? Рассказать она сможет только папеньке, а тот промолчит ради нее... В медово-карих глазах Грушеньки мелькнуло выражение признательного восторга, весьма польстившее Снегову — нечасто девицы смотрели на него так.
— Клянусь!
Снегов благосклонно кивнул.
— Принимается! Есть ли у вас сборник пьес Гвиттоне д’Ареццо?
— Зачем вам?
— Несите сюда, объясню!
Грушенька стремительно вышла и уже спустя пару минут вернулась с точно такой же книгой, что и в библиотеке Белозерских. Разве что более потрепанной.
— Подойдет?
— Да.
— Что теперь?
— А теперь открываете страницу восемнадцать и находите в третьей строчке сверху шестое слово...
— Это шифр! — восторженно прошептала Грушенька.
— Поразительная догадливость... — не удержался Снегов, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Какое это слово?
— Non.
— И?
— Это отрицание. «Не»
— Хорошо. Дальше...
Девица старательно записывала слова, от усердия высунув кончик языка, и Снегов перестал спрашивать перевод каждого слова, ожидая полного текста. Когда Грушенька, поскрипев пером, наконец, закончила писать и подняла взгляд, Снегов в нетерпении спросил:
— Ну?
Она откашлялась и с выражением прочитала: «Не верь цыганке. Мальчишка не представляет никакой угрозы. Целую в носик».
— И все?
— Да. Последнее слово, можно перевести, как нос, но мне кажется, что «носик» звучит уместнее.
Снегов потер нос. Какая-то ерунда... ни имени, ни подписи... что за мальчишка? Что за цыганка? Последнее он, скорее всего, сказал вслух, потому что девица охотно отозвалась:
— А цыганка, наверное, с табора. По осени были они в наших краях. Говорят, там провидица была... а про мальчишку ничего не знаю.
— Говорят... — проворчал все еще сбитый с толку Снегов. — Надеюсь, вы не начнете рассказывать...
— Но я же поклялась! — горячо возразила девица и тихо добавила: — Хоть и не понимаю, кому может угрожать поцелуй в носик.
А ведь со стороны и впрямь странно выглядит. Снегов вздохнул и решил приоткрыть завесу тайны:
— Эта записка писалась для человека, подозреваемого в убийстве...
— Этот мальчишка — следующая жертва?
А девица-то не обделена умом!
— Возможно.
— Но тогда надо срочно узнать, кто это... чтобы предотвратить...
Началось... Снегов сжал зубы и сосчитал до десяти, прежде чем вежливо ответить:
— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий!
Грушенька сжала губы и упрямо вздернула подбородок. Понятно... Снегов тяжело вздохнул и перефразировал:
— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий, не посоветовавшись со мной.
— Клянусь!
Ну, хоть что-то... не то чтобы Снегов привык доверять девичьим клятвам, зато появился повод упрекнуть: «Вы же обещали!» Правда, в этом конкретном случае цена болтливости девицы Грейнджер будет непомерно высока... оставалось надеяться на ее разумность и неболтливость.
Продолжение в комментариях...
Обзорам
С подарком я в этом году немного промахнулась, потому что решила, что тебе непременно надо рождаться в мае))))) Но от всей души!!!!
Название: Две метели
Идея: Egle-Elka
Автор: HelenRad
Бета: мухомурчонок
Арты: ole_elo
Размер: миди
Пейринг: СС/ГГ
Категория: джен, гет, слэш
Жанр: романс, детектив
Рейтинг: PG-13
Предупреждения: немагическая АУ, по мотивам повести А.С.Пушкина «Метель»
Краткое содержание: после войны 1812 года жизнь в далеком от столицы уезде была тихой и размеренной, пока не начали пропадать люди, и все указывало на то, что убийца — военный преступник Тома́ де Ридле́, которого все считают мертвым.
Картинка тыкабельна))))))))))))
читать дальшеСергей Сергеевич Снегов, отставной гусарский полковник и герой Отечественной войны, который раз уже зарекался выезжать в ночь, да еще когда рябой Филька пророчил метель. Надо было слушать многоопытного конюха, не пришлось бы сейчас, кутаясь в тяжелую доху, гадать, успеют они добраться до жилья, или придется ночевать в поле. Но, одно дело самому выбирать время для путешествий, и совсем другое — мчаться по зову Амадея Болеславовича Домбровского, которому уж слишком многим он был обязан. А погода, меж тем, портилась. Небо заволокло низкими тучами, и уже не поземка с тихим свистом, поднимала тьму снежинок, а тихонько завывала набирающая силу вьюга.
— Огни, барин! — обрадовано возопил Филька и с присвистом ударил кнутом притомившихся коней.
— Вижу... — не в обычаях Сергея Сергеевича было публично выражать свою радость, но тут он не сдержался и, потирая руки, присвистнул: — Гони!
— Эх! Эге-гей!
Им повезло. Метель разыгралась, когда они добрались до случайного поместья. Как же приятно было слышать завывания ветра за окном, попивая ароматнейший чай, пользуясь гостеприимством хозяев.
— Какими судьбами?
Хозяин поместья, Герман Рудольфович Грейнджер, выспрашивал внезапного гостя с нескрываемым интересом. Такое поведение Снегов мог понять: хозяйская дочь, похоже, засиделась в девках, хотя, к ее чести, жеманничать и лицемерно трепетать ресницами она явно не собиралась. Снегов пустился в пространные объяснения о том, что едет навестить старинного друга, которого не видел с самой победы, а сам искоса поглядывал на мило красневшую Грушеньку. Герман Рудольфович самолично принес бутылку ядренейшей можжевеловки и мизерные рюмочки:
— Выпьем за нашу победу!
Сергей Сергеевич поддержал тост, замечая, как казавшаяся поначалу кроткой девушка недовольно закусила губу, а потом и вовсе ушла, извинившись в довольно дерзкой манере.
— Не одобряет... — почему-то шепотом пояснил Герман Рудольфович. — Говорит, для печени вредно.
— Заботливая, — согласился Снегов.
— Еще какая... одна она у меня, если случиться чего — не переживу.
Разговор плавно перешел на политику, на легкую смуту в обществе, на брожение молодых умов. Собеседники остались довольны друг другом. Грейнджер, хоть и жил в глуши, был очень образованным и начитанным, да и дочь его, казалось, предпочитала тишину библиотеки шумному обществу уездных остряков, что само по себе говорило в ее пользу.
Гостю постелили в огромном кабинете, где отчего-то сильно натопили изразцовую печь. Сергей Сергеевич было задремал, но мучимый жаждой проснулся не позднее полуночи. Удивительно, но тяжелый графин на столе был пуст, и не оставалось ничего, кроме как отправится на поиски кухни, где уж точно можно от души напиться. Встреча в узком коридоре с девицей Грейнджер совершенно точно не входила в его планы.
— Что вы здесь делаете?
Голос у нее слегка дрожал, выдавая волнение, но в целом девица держалась отлично: никакого визга, ни тем паче обмороков. А ведь они столкнулись нос к носу в полной темноте — Снегов самонадеянно не взял свечу, решив, что света кухонного очага ему будет достаточно, чтобы свободно ориентироваться. Девица, очевидно, просто любила бродить в темноте.
— Иду пить, а вы?
— Иду спать.
Она подергала свою руку, которую Сергей Сергеевич перехватил по старой, еще военной привычке.
— Желаете, чтобы я вас проводил?
Прозвучало резко и довольно двусмысленно, чего он и добивался — негоже полураздетым девицам бродить по дому, когда там ночуют посторонние.
— Да вы... да вы... что вы себе позволяете?
Она шипела, как рассерженная кошка, однако и не думала поднимать шума, чем невероятно заинтересовала Снегова — на искательниц приключений не похожа, с норовом, может, конечно, и чересчур романтичная, но кто в ее годы этим не грешил? Хотя... ей же уже явно за двадцать, а то и двадцать пять. Девица вырвала, наконец, у него свою руку и отступила в тень:
— Я в библиотеке засиделась, а не... навоображали тут себе!
Она взмахнула головой и гордо прошла мимо Снегова. Если бы не простое домашнее платье и не растрепанная прическа, эта Грушенька вполне могла бы сойти за светскую львицу, но увы... Сергей Сергеевич проводил взглядом ее легкую тень, без труда нашел кухню и напился. Вьюга за окном бушевала нешуточная, и не было никакой надежды, что к утру распогодится.
Вернувшись в кабинет, Сергей Сергеевич долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок на огромном диване. Гудящий за окном ветер словно нашептывал слова Обета, который Снегов, будучи в изрядном подпитии, когда-то неосмотрительно принес. Ну и черт с ним!
Встал Сергей Сергеевич поздно. Сквозь сон слышал он шум за стенкой, незлобивую перебранку кухарки с каким-то олухом, который не привез из города перец и кофе, потом четкие указания управляющего, и все стихло, кроме шума ветра. Дрова в печи давно прогорели, но у слуг, наверное, были четкие указания не беспокоить гостя, поэтому ему самому пришлось разгрести еще жаркие угли и подкинуть поленья, манерным образом сложенные на кованой подставке.
Метель стихла только к обеду. К тому времени Снегов успел плотно позавтракать и наговориться с хозяевами. Подошедшая в столовую Грушенька чопорно поздоровалась и ничем не выдала, что помнит о ночной встрече. Оно и к лучшему — виниться, а уж тем более оправдываться Снегов не собирался. Осторожно он порасспрашивал Германа Рудольфовича о последних уездных новостях. Все-таки интуиции старика Домбровского стоило доверять. Над ним посмеивались многие модные писаки, но многократно битый жизнью Снегов знал, что пусть уж лучше тебя недооценивают, чем слагают красивые эпитафии. Хитер... ох, хитер был Домбровский!
— Так, стало быть, и в столице уже заинтересовались делишками князя Белозерского?
Оказывается, Грейнджер умел слушать и делать выводы — Снегову стоило только намекнуть на некое расследование, как тот разом выложил о творимых в уезде безобразиях и пообещал всячески содействовать следствию. Снегов, понизив голос, уверил, что любое содействие будет оценено и вознаграждено. Хотя такие правдолюбцы и доставляли иногда массу неудобств, работать с ними было сплошным удовольствием — можно было не опасаться, что Грейнджер откажется от своих слов и пойдет на попятную. Значит, Лаврентию опять хочется острых ощущений?
Когда-то они вместе закончили Калишский кадетский корпус, куда Снегова приняли исключительно по протекции родственников со стороны матери, о чем он, разумеется, вспоминать не любил. Блистательный Лаврентий именовал те годы не иначе как ссылкой и злился на своего отца, угодившего в немилость при дворе, отчего он, как его наследник, был отправлен подальше от столицы. Однако Снегову было страшно даже представить, что бы мог натворить в столице его заклятый приятель, если даже рядовая попойка в его компании превращалась в аттракцион, где игра в «рулетку» становилась не самым зажигательным развлечением. Неужели опять вляпался?
Однако осторожные расспросы показали, что Белозерский, к немалому облегчению Снегова, далек от политики, а промышляет мошенничеством. Грейнджер с пеной у рта доказывал, что торговля того крепостными попахивает. Чем она может попахивать, Снегов прекрасно знал — аферистом Лаврентий был отменным.
Провожали Снегова как лучшего друга. Грейнджер даже сунул ему в карман шинели бутылку можжевеловой настойки, да так незаметно, что Грушенька ничего не заподозрила. Снегов, заворачиваясь в доху, пообещал «заезжать по-простому», Филька присвистнул, и сани, наконец, тронулись.
До имения Амадея Болеславовича оказалось рукой подать, и Снегов позволил себе расслабиться, мечтая о бане с дороги, да о широкой постели. Хоть он и был аскетичен по своей сути, и если бывало нужно, мог переночевать и в поле под кустом, но с годами все же научился ценить ненавязчивое гостеприимство старика Домбровского, которого и воспринимал уже скорее как собственного родственника, нежели наставника.
— Сереженька, как я рад тебя видеть! — Домбровский встречал Снегова на крыльце и окончательно смутил, троекратно его расцеловав. — Метель-то какая была. Я весь извелся, хоть Гришенька и говорил мне…
— Григорий здесь?
— Здесь, здесь… приехал навестить старика на праздники.
Григория Гончарова Снегов не то чтобы не любил — недолюбливал. И дело было даже не в его отце, памятном по Калишскому корпусу. Некрасиво так памятном… с душком… но о мертвых или хорошо, или ничего. Сам корнет Гончаров был слишком уж активен и успел досадить Снегову, когда тот по просьбе Домбровского прочитал у них в корпусе несколько лекций.
Отобедали легко, чтобы не испортить впечатление от бани. Григорий был на удивление молчалив и задумчив, внушая нелепые надежды на собственную разумность. Снегов повидал немало молодых людей и твердо усвоил, что такие мечтательные взгляды предшествуют вспышкам буйства и не несут за собой ничего хорошего. Похоже, мальчишка влюбился именно так, как все и делал — безоглядно, неистово, безрассудно. Ну-ну…
Разговор состоялся уже под вечер. Снегов не торопил старика Домбровского, ожидая, пока тот соберется с мыслями. Раз уж он вызвал Снегова со службы, то дело нешуточное, а уж когда Амадей Болеславович начал зазывать в библиотеку, дабы показать раритетную рукопись, Сергей Сергеевич встревожился не на шутку. Когда массивная дверь библиотеки закрылась, Домбровский, воровато оглядевшись, закрыл ее на щеколду и увлек Снегова в самый дальний угол, чтобы их точно никто не мог подслушать.
— Сереженька, тут такое дело… — Амадей Болеславович тяжело опустился на стул, — прости, что я вовлекаю тебя в это дело, но, поверь, только тебе под силу его распутать.
Снегов, не глядя, опустился на соседний стул и приготовился слушать.
— Ты же хорошо помнишь дела пятилетней давности?
— Вы говорите о деле Тома́ де Ридле́?
— О нем самом.
— Он мертв.
Это была самая позорная страница жизни Сергея Сергеевича, когда он, будучи молодым идеалистом, поверил, что рвущемуся к власти де Ридле́ есть дело до возвращения титула своему амбициозному последователю. Мать Снегова действительно была княжеских кровей, но после того, как она вышла замуж за никому неизвестного приказчика с деревенькой в три души, родня от нее отвернулась, а родившегося сына и вовсе сочла бастардом и предпочла забыть о его существовании. Как же тогда Снегову хотелось доказать всему миру, что он чего-то стоит, а обещания вернуть титул и имя предков очень его вдохновляли. И если бы не помощь Домбровского, то вместо достойной государевой службы греметь бы Снегову кандалами где-нибудь на просторах бескрайней Сибири.
— Ох, Сереженька, — Домбровский тяжело вздохнул, — спаси меня господи, но я бы все отдал, чтобы это было действительно так.
— Что случилось?
— В уезде стали пропадать люди… не крепостные, нет… Иннокентий Рябов — приказчик, Феофан Сытин — стряпчий. Про других говорить не буду, только вот ведь странность какая… и у того, и у другого на воротах углем Знак Мрака был начертан.
— Не может быть...
— Маленький такой, не очень приметный, да к тому же наутро стерт был. Никто и значения не придал — подумаешь, перевернутая звезда в круге, со значочками непонятными… мало ли кто балует.
— Тела нашли?
— Еще нет… только вот я не сомневаюсь, что, когда найдут, тот знак будет у них на груди вырезан… как раз над сердцем.
— Только двое? — Снегов сам подивился тому, как глухо прозвучал его голос.
— Я знаю про двоих, а там…
— Когда это случилось?
— Четвертого дня. Я сразу с фельдъегерем тебе письмо и отправил. Ты — молодец, что подсуетился.
— Так четыре года в отпуске не был — не смогли отказать.
Молчание было пугающе напряженным.
— Может, кто из последователей выжил? — не выдержал Снегов.
— Думаешь, Жнецы Смерти призывают своего Мастера?
— Чем черт не шутит…
— Не знаю, Сереженька… ох, не знаю. Есть еще такая вещь, как чуйка, и она просто кричит, что его смерть была разыграна как по нотам. Я не поверил тогда, а сейчас…
— А что Лаврентий?
— Твой друг почти безупречен. Как, впрочем, всегда — предъявить ему нечего, кроме пары афер с крепостными, но чем бы он не тешился… а вот родственники жены к нему зачастили.
— И Васса? — вскинулся Снегов.
— И Василиса Чернышева. Она уже блистала на двух балах, устроенных Белозерским, и из-за нее стрелялся корнет Зубов с уланом Бяльским.
— И кто кого? — равнодушно поинтересовался Снегов.
— А какая разница? Она пропускает рождественский дворцовый маскарад, чтобы блеснуть в уезде, где кавалеры путают полонез и мазурку.
Васса Чернышева была официальной фавориткой и, как поговаривали, любовницей де Ридле́, поэтому в сомнениях Домбровского был огромный смысл, и Снегов был склонен разделить его тревогу.
— Она живет у Лаврентия?
— Точно не знаю, но поговаривают, что да…
Теперь Снегов не удивлялся этому странному вызову. Из всей братии Жнецов только ему и Белозерскому удалось выйти сухими из воды, а вот той же Вассе близкое знакомство с де Ридле́ стоило полугода невеселых размышлений под сводами Петропавловской крепости, да двух доходных домов в центре Петербурга, проданных за бесценок. Неужели жизнь ее ничему не учит?
— Вы думаете, мне стоит навестить старинного друга?
— И не только его. Как я понял, ты уже познакомился с Грейнджером?
— Да. Пережидал у них метель.
— Это очень хорошо… было бы неплохо, если бы ты продолжил с ним знакомство. По счастью, у него дочь на выданье, поэтому твои визиты к нему не вызовут ненужных подозрений.
— Кроме того, что могут скомпрометировать девицу.
Домбровский разулыбался:
— Ох, молодость, молодость… в уезде каждому известно, что дочка Грейнджера разборчива не по чину и женихов на дух не переносит после той истории со студентом Рыжовым…
— А что за история? — не то чтобы Снегова это действительно интересовало.
— Как же… — Домбровский оживился, — говаривали, что она собиралась тайно венчаться с одним студентом. Рыжов такой был. Да не сошлись звезды — он в ополчение ушел и сгинул где-то под Смоленском, а она вроде бы как немного тронулась… ждет его. Такая вот великая сила любви.
Снегов хмыкнул. Он давно уже не верил в такие истории с вечной любовью. Проходит все… как бы глубоки не оставались рубцы на сердце, жизнь продолжается.
— Ты же у меня поживешь? — для Домбровского это был решенный вопрос. — Приехал навестить наставника, познакомился с соседями, возобновил юношеские связи… логично и не вызовет ненужного интереса.
В этом был весь Домбровский: ох, и любил старик все распланировать, и надо отдать ему должное — в прогнозах он не ошибался, за редким исключением, когда не знал всей подоплеки истории. Снегов и сам любил предопределенность, поэтому сразу же после разговора написал пространное письмо Белозерскому и поручил Фильке отвезти послание с самого утра, рассчитывая уже к вечеру получить приглашение навестить старинного приятеля.
Белозерский ожидаемо заинтересовался. В ответном письме он просил «заезжать по-простому, без лишних церемоний», и Снегов ощутил азарт начала занимательного дела. Домбровский, хоть и говорил, что отошел от дел, был в курсе всех событий, как уездной жизни, так и новых настроений при дворе. Тайные общества росли как грибы после дождя, и не все были такими же безобидными. Модные разговоры о смысле жизни вели или к вольным каменщикам, или в тайные ордены «Русских рыцарей» и всевозможные «Союзы спасения», грезившие идеями ограничения самодержавной власти. Интересно, а чем сейчас грешит Белозерский?
***
Сергей Сергеевич легко вбежал на крыльцо огромного дома. Любили все-таки Белозерские монументальность! Лаврентий Амвросиевич встречал его, как и положено, объятиями.
— Сережа, друг мой старинный, какими судьбами?
— Амадей Болеславович написал, что болеть начал, а у меня отпуск удачно наметился.
— Да Домбровский еще лет сто будет «начинать болеть» и простудится на наших похоронах…
Сергей Сергеевич хотел было ответить, что друг Лаврентий несправедлив к старику, но в этот момент тяжелая дверь хлопнула от мощного удара, и в холл вышел человек, которого Снегову хотелось бы никогда не видеть.
— О-о! Кого я вижу… Нюниус вульгарис…
Лаврентий неодобрительно оглядел шурина:
— Серж, уймись. Не забывай, что ты такой же гость в этом доме, как и господин Снегов.
— Забудешь тут, если в это обстоятельство мне постоянно тычут… — Серж Чернышев оскалился. — Что, родственничек, совсем сплин одолел, раз начал теперь приглашать всякий сброд?
Снегов хотел уже было ответить, что всякий сброд поселился здесь давно, но вовремя вспомнил об обидчивости Белозерского и прикусил язык, предоставив ему право самому разбираться с непутевым родственником. Не стоит этот бродяга ссоры с Лаврентием и упущенной возможности разобраться в непростом деле.
Белозерский что-то тихо сказал Чернышеву, отчего тот пошел красными пятнами, но немедленно заткнулся.
— Пойдем, Сережа, поговорим в кабинете, — Лаврентий приобнял Сергея Сергеевича и увлек за собой.
— Что ты ему сказал? — не выдержал Снегов, когда массивная дверь кабинета плотно за ними закрылась.
— Какая разница? Лучше расскажи о себе. Ты служишь все там же?
Снегов принялся рассказывать о себе, стараясь, впрочем, не сболтнуть лишнего. По ходу повествования выяснилось, что за четыре последних года в его жизни не произошло никаких интересных событий. Мимоходом он поинтересовался судьбой Чернышева и ничуть не удивился, что, проведя двенадцать лет на каторжных работах по навету бывшего дружка, тот так и болтается теперь по родственникам, предпочитая запивать свои невзгоды крепленым вином и досаждая всем нелепыми претензиями. Если откровенно, то подобной лояльности Снегов не одобрял, но не лезть же в чужой монастырь со своим уставом?
Чернышева он не любил еще со времен корпуса, где потомок знатного рода снисходил до общения с нищим почти бастардом только для хорошей драки, причем предпочитая действовать исподтишка. С годами «шутки» становились все злее и изощреннее, а сам шутник и его единомышленники — изобретательнее, и только своевременное вмешательство Домбровского не довело противников до греха. И вот теперь, спустя годы, Чернышев снова ведет себя, как неразумный подросток, заставляя вспомнить и испортившие юность издевательства, и такое обидное тогда прозвище.
— А еще к Натали Васса приехала, — невпопад, как о наболевшем, поведал Лаврентий.
— Она все такая же?
— Это неисправимо. Нашла себе в уезде какого-то художника и теперь пропадает у него на пленэ́рах.
— Зимой-то?
— Ты же знаешь Вассу?! Меня не удивит, если она будет позировать на фоне горящего дома, причем сама же его и подожжёт…
— А что за художник? — насторожился Снегов.
— Какой-то заезжий… появился летом, вроде бы даже снял флигель.
— Ты его не видел?
— А зачем? Пару лет назад я уже позировал для портрета. Удовольствия, надо сказать, никакого, а хлопот… и сесть так, как скажет, и не сказать лишнего этому… художнику, — Лаврентия передернуло. Он наклонился к Сергею Сергеевичу и доверительно прошептал: — Сам бы я никогда, это все идея Натали.
— А Васса? — решил вернуть его к интересующей теме Снегов.
— Она в восторге. Ты же знаешь, когда у нее есть интерес — глаз горит, не ходит, а летает… настоящая ведьма.
А вот это уже не просто тепло — горячо! Снегов помнил Вассу времен ее бурного романа с де Ридле́. Тогда казалось, что взглядом она способна высекать молнии.
— И все это ради какого-то художника? Не слишком ли для нее мелко?
Лаврентий озадачено почесал подбородок:
— Не скажи… говорят, он итальянец…
После этих слов не взглянуть на художника было просто невозможно.
— И где живет этот рыцарь белил и сурика?
— У Кузякина. Только не говори, что тебя внезапно заинтересовала портретистика. Что случилось?
Не стоило недооценивать Белозерского, ох, не стоило! Оставалось пустить его по ложному следу.
— Мне необходим полупарадный камерный портрет. Небольшой. Хочу, чтобы мне польстили.
— Зачем тебе?
Хороший вопрос.
— Нужно произвести впечатление на девицу. Думаю, в провинции он обойдется мне значительно дешевле.
— Узнаю старинного друга — практичность во всем. Но рекомендую не забывать, что любой портрет — всего лишь копия оригинала.
Белозерский приосанился и выдал несколько сомнительных советов по соблазнению девиц всех сословий. И если бы Снегов не знал Натали Белозерскую, он бы поверил, что сиятельный князь изволит таскаться.
— Ты рекомендуешь меня этому уездному Кипренскому?
— Отчего нет? — Белозерский тотчас же взял перо и, обмакнув его в чернила, принялся быстро писать на тонкой надушенной бумаге. — Держи, скажешь потом спасибо. За устроенную личную жизнь…
— Спасибо.
— Э, друг, не торопись. Сначала я взгляну на ту, что заставила тебя забыть о своей аскезе.
Снегов кисло улыбнулся.
— Как-нибудь…
Однако Белозерский воодушевился и таким обещанием:
— Это надо отметить!
Так Снегов остался на обед, и лишь к ужину ему удалось покинуть гостеприимных хозяев. Натали сыграла на старинном рояле, а Лаврентий даже спел пару романсов, уговаривая Сергея Сергеевича присоединиться, и после бутылки коньяка все-таки уговорил. Чернышев больше не появлялся, поэтому этот вечер можно было счесть почти безупречным. Почти… Снегов был бы очень рад, если бы ему удалось увидеть Вассу, но, наверное, нельзя требовать от жизни слишком много. Однако теперь он был точно уверен, что даже если де Ридле́ появился на горизонте, Белозерскому об этом точно ничего не известно — такую безмятежность не сыграть!
***
Домбровский немного охладил пыл Снегова:
— Знаешь, Сереженька, видел я этого художника… летом. Правда, издалека… но за мольбертом. Тома́, насколько я знаю, никогда не увлекался живописью.
— Чего не сделаешь ради прикрытия?
— Тебе ли не знать… и все же я бы не особо обольщался. Я видел портрет его кисти. Для прикрытия слишком хорошо.
Спорить с Домбровским не хотелось. Каким бы проницательным тот ни был, Снегов привык доверять собственному чутью, а оно сейчас вело его в дом художника. Как там его? Никколо Оллонетти… письмо к которому жгло карман форменного мундира.
Уже засыпая, Сергей Сергеевич отметил, что почему-то он не видел Гончарова, словно того и вовсе не было в доме. Может, так оно и было?
День обещал быть насыщенным событиями, и стоило поторопиться, чтобы ничего не упустить. Снегов быстро позавтракал и, позвав Фильку, отправился в имение Кузякина, слывшего меценатом и покровителем тонких искусств. Тот с огромным наслаждением проматывал наследство, доставшееся ему от бездетного дядюшки, и, судя по всему, лет через десять его в этом непростом деле ожидал успех. Дом, раскрашенный самыми яркими цветами, уже сейчас начал ветшать, а сваленные у самого главного входа дрова, присыпанные снегом, и нечищеные дорожки производили впечатление заброшенности.
Сергей Сергеевич размышлял недолго. Знакомиться с хозяином этого бедлама совершенно не хотелось, а вот захватить расслабившегося на лоне природы де Ридле́ было весьма заманчиво. Снегов проверил крепление кинжала. Идеально — при резком выпаде рукой клинок ложился в ладонь, давая простор для маневра… лишь бы на месте не было Вассы. Снегов не обольщался: если та воссоединилась с бывшим любовником и сейчас находится у него, то захватить его не получиться, и тогда придется договариваться. И тут уж все будет зависеть от убедительности Снегова… ну, или, если уж совсем не повезет, от скорости его бегства. Правда, этот вариант развития событий был бы самым неудачным. Отыскать затаившегося де Ридле́ на бескрайних просторах будет непросто, но и в этом случае действия Снегова будут оправданы хотя бы прекращением ритуальных убийств. Вряд ли, находясь в бегах, Мастер Смерть продолжит свои сомнительные опыты.
Сугробы под окнами флигеля намело очень кстати. Снегов распорядился, чтобы Филька в любом случае ждал его здесь и был готов как к немедленному бегству, так и к оказанию срочной помощи, если удастся скрутить де Ридле́.
— Если свистну один раз, то беги ко мне, а уж если дважды…
— Не изволите сомневаться, барин.
Если в чем Снегов и сомневался, так только не в преданности Фильки. Флигель в имении Кузякина стоял отдельно, и к нему тянулось несколько цепочек следов. Если бы не сизый дымок из трубы, флигель бы казался нежилым. Стараясь ступать след в след, Снегов обошел строение, примечая пути, удобные для бегства, потому что большинство окон стояли заколоченными.
Дверь оказалась незапертой, и Снегов осторожно вошел внутрь. Едва уловимый запах плесени заглушался духом жилища художника: краски, скипидар и стойкое амбре перегара характеризовали хозяина жилья как человека творческого и увлекающегося. Снегов наугад толкнул дверь и оказался в большой комнате, вдоль стен которой стояли картины в подрамниках. В основном портреты, но были и пейзажи. Скорее всего, они были не закончены, о чем свидетельствовали цветные пятна в самых неожиданных местах. Снегов зачарованно смотрел на портрет Вассы. Это, несомненно, была она в образе богини-воительницы Афины: бесстыдно обнаженная, она прикрывалась лишь небольшим щитом, дерзко и снисходительно взирая на непочтительного зрителя. Ее роскошные волосы укрывал шлем с высоким гребнем, а у ног свернулась огромная змея. Надо отдать должное мастерству художника…
— Что вам угодно?
Черт! Появившийся совершенно беззвучно мужчина в женской меховой душегрейке с интересом разглядывал Снегова.
— Мне нужен господин Никколо Оллонетти.
— По какому делу?
— По личному.
— Вот как… и все же?
— С кем имею честь…
— Кто вы такой и что вам здесь нужно?
Вот ведь! От досады впору было приложиться лбом о дубовую дверь. Памятуя о параноидальной подозрительности де Ридле́, Снегов совершенно не учел, что у него может быть слуга.
— Об этом я буду говорить с господином Оллонетти лично.
— Так говорите же!
Только что ногой не притопнул… Что? Это — художник? А где де Ридле́?
— Вы — Никколо Оллонетти?
— А что вас не устраивает? Моя молодость? Или, может…
Не говорить же ему о собственной ошибке? Снегов, отвлеченный своими тягостными раздумьями, но все же не сильно рефлексируя, протянул художнику письмо Белозерского и вновь принялся разглядывать портрет Вассы-воительницы.
— Так это сильно меняет дело!
Снегов, не понимая, уставился на воодушевившегося художника, а тот, помахав руками, цепко ухватился за рукав его мундира и потянул за собой.
— Пойдемте! Пойдемте, уважаемый…
— Господин Снегов.
— Господин Снегов, вам невероятно повезло, я как раз сейчас раздумываю над новой концепцией…
И, рассказывая что-то об игре света и тени, художник увлек Снегова в соседнюю комнату, где на мольберте был установлен девственно-чистый холст, натянутый на неровно сбитый подрамник.
— Я напишу вас в усадебном интерьере… или лучше нет… деревянные стены и метель за окном… да-да-да!
Снегов хотел было откланяться, но вовремя сообразил, что так ничего и не узнал по интересующему его вопросу. А пару сеансов натуры он уж как-нибудь выдержит…
Филька явился на призывный свист с доской наперевес, но быстро сориентировался и растопил зачахшую печь. Снегов распорядился подать сани через два часа, а пока отвезти записку Домбровскому — старик мог навоображать себе невесть что.
Сидя на колченогом стуле с отломанной спинкой Снегов размышлял о печальном опыте Белозерского. Действительно, удовольствия никакого, а хлопот… Одна радость — художник оказался разговорчив. И вот теперь Снегов пытался выудить зерно истины из путаных рассуждений.
— А что ваша Афина?
— О-о… это моя боль…
— Почему же?
— Я ее не дописал и вряд ли когда-нибудь допишу.
— Надоело?
— Разве работа над такой натурой может надоесть?
— А что тогда?
— Настроение… игра… свет…
— Она перестала приходить?
— Не в этом дело…
— Отказывается позировать?
— Если бы все было так просто…
Снегову были чужды эти непонятные метания. Если художник хочет продолжать работу, но не может, значит, что-то не то с натурщицей, оставалось выяснить что.
— Когда она приходила в последний раз?
— Освещение в комнате не соответствует настроению…
И как с таким разговаривать?
— Когда вы ее видели…
— Вот-вот-вот… то самое выражение! Замрите! Прошу!
— Но…
— Молю! Вот так… именно…
Надо ли уточнять, что через два часа таких мучений Сергей Сергеевич был не в самом лучшем расположении духа?
Когда Снегов уже взбегал по ступенькам дома Домбровского, его чуть не сбил с ног Гончаров, спешащий куда-то на ночь глядя.
— Стой!
— Что вам от меня надо? — дерзко вскинулся Гончаров.
— Только то, чтобы ты не влез, куда не…
— Да сколько можно? Какое вам дело до моих терзаний?
— Мальчишка! Что ты вообще знаешь…
— Все, что необходимо! Вы не мой учитель, поэтому не понимаю, какое вам дело…
Мальчишка своим неуважительным поведением умудрился задеть в душе Снегова те струны, о существовании которых он успел позабыть.
— Ты такой же избалованный засранец, как и твой отец!
— Верю вам на слово!
Гончаров сердито зыркнул и почти побежал в сторону конюшни, оставив Снегова стучать кулаком об одну из каменных колонн портика. Он никогда не переоценивал свой педагогический талант, но считал, что не заслуживал такой истерики от пускай и влюбленного, но все же ученика… хоть и бывшего. Злость на Гончарова пересилила тревогу за него же, и Снегов решил не выяснять, куда тот направился.
***
Следующий день утомленный искусством Снегов решил посвятить сбору сведений, поэтому прямо с утра поехал к Грейнджерам «по-простому», как и обещал. Герман Рудольфович встретил его как родного и сразу же увлек в гостиную, где, воровато оглядевшись, достал из-за дивана бутылку можжевеловки и маленькие рюмки «для разговора». Домбровский не зря характеризовал Грейнджера как завзятого сплетника, тот с огромным удовольствием перемывал косточки соседям, не забывая ни о ком и смакуя подробности. Так Снегов узнал, что Кузякин привечает «всякий сброд» и «сам не ведает, кто у него гостит». Это было уже интересно, ведь помимо художника у того числились многочисленные музыканты, комедианты и ценители искусств «разной степени просвещенности». Сам Кузякин был человеком «добрым» и «не от мира сего», что, однако, не мешало ему устраивать шумные попойки, в которых принимали участие и дамы.
Об участии дам Грейнджер сообщил прискорбным шепотом, а в его описании одной из «вавилонских блудниц» Снегов узнал Вассу Чернышеву.
— Скажите, любезный Герман Рудольфович, а вам довелось самому бывать в этом шалмане?
— Упаси боже, Сергей Сергеевич!
— А откуда же…
— От людей ничего не скроешь…
— Папенька, говорите прямо, что наш кузнец Михаил женат на дочери кузякинской кухарки, которая служит там с незапамятных времен…
Девица Грейнджер вошла совершенно беззвучно, и оставалось только гадать, сколько она успела услышать.
— Доброе утро… — Снегов замешкался, не зная, как обратиться к хозяйской дочке.
— Зовите меня Грушенькой.
— Хорошо, Аграфена Германовна, — согласился Снегов.
Девица поморщилась, выразительно посмотрела на отца и после его тягостного вздоха поправила Снегова:
— И все-таки лучше Грушенькой.
Снегов прикусил язык, чтобы не начать расспрашивать о причинах выбора такого необычного имени:
— Если вы так настаиваете… Аграфена.
Девица хмыкнула, довольно дерзко пообещала распорядиться по поводу обеда и ушла, а Герман Рудольфович поспешил вернуться к волнующей его теме:
— А еще поговаривают, что у нас в уезде люди стали пропадать.
— Крепостные бегут?
— Нет… все люди вольные и, я бы даже сказал, зажиточные. Помяните мое слово, это не к добру. Плотник Сухаревских рассказывал, что у его тещи видение было, а та провидица известная.
Снегов знал, что в таких с виду пустых сплетнях может таиться рациональное зерно, поэтому и поинтересовался:
— И что же она напророчила?
— Что антихрист в наших краях объявился, который пока семь душ не погубит — не переродится.
Грейнджер и сам верил в то, о чем говорил. Ох уж эти пророчицы! И ведь непременно число трагедий у них или три, или семь, или девять… а в самом жутком случае — тринадцать. Чтобы отвлечь хозяина от мистических рассуждений, Снегов обратил его внимание на открытую книгу, лежащую на столе:
— Скажите, Герман Рудольфович, а вы читаете по-гречески?
Лицо Грейнджера разом просветлело:
— Это все Грушенька. Она увлекается языками и историей. Слышали бы вы, с каким пылом она рассказывает про пирамиды!
Про пирамиды и сам Снегов мог рассказать, а вот то, что провинциальная девица самостоятельно изучает древние языки, заслуживало похвалы.
— А какие языки она изучает?
— Итальянский, английский, древнегреческий и латынь… это помимо французского и немецкого.
— Весьма недурно… весьма.
Грейнджер расплылся в улыбке и стал похож на сытого кота:
— Она у меня умница.
Умница Аграфена позвала их отобедать, и когда разговор коснулся похода наполеоновской армии в Египет, буквально расцвела. Чувствовалась ее увлеченность этой темой, и Снегов отдал должное грамотности ее суждений. Однако приятный разговор был прерван самым неожиданным образом: вбежала дворовая девка, чуть оправила растрепанные косы и заголосила:
— Ой, что деется! Люди добрые! Да что же это такое?
— Что случилось? — Герман Рудольфович был строг, но спокоен.
— Кешку Рябова нашли… мертвого… в полынье всплыл…
Девка начала сбивчиво рассказывать о том, что в полынье, там, где теплые ключи, всплыл труп Иннокентия Рябова. После нескольких наводящих вопросов Снегов понял, что над телом надругались, и Домбровский оказался прав, как, впрочем, и всегда, — Знак Мрака был начертан у убитого чуть выше вырезанного сердца. Сославшись на неотложные дела, Снегов покинул гостеприимный дом и поспешил к Белозерскому.
Лаврентий уже уехал в город, наверняка, чтобы узнать подробности убийства, и если бы не Чернышев, Снегов бы развернулся и отправился восвояси.
— Каким ветром занесло в наши края столь редкий экземпляр Нюниус Вульгарис?
Сергей Сергеевич смерил взглядом противника и, криво усмехнувшись, прошел в гостиную, где уселся в кресло и взял книгу, выказывая намерение дождаться хозяина. Чернышева такое поведение взбесило, и он, брызжа слюной, принялся выкрикивать оскорбления. Чем больше он распалялся, тем спокойнее становился Снегов, который от этой склоки уже начал получать удовольствие.
— Что здесь происходит?
Натали Белозерская появилась, как всегда, кстати. Теперь можно было уйти, сохранив лицо, однако у хозяйки были свои планы на Снегова.
— Сергей Сергеевич, я не ошибусь, если предположу, что Лаврентий Амвросиевич был бы очень рад видеть вас именно сегодня.
«Она тоже знает», — догадался Снегов и выразил желание дождаться хозяина в библиотеке. Натали принялась что-то тихо втолковывать непутевому братцу, но вслушиваться в ее речи не хотелось, и Сергей Сергеевич поспешил оставить их.
Стоило открыть дверь в библиотеку, как Снегов заметил тень, метнувшуюся от стеллажей. Васса! Она явно что-то спрятала среди книг, вот только что? Васса невозмутимо вышла из-за стеллажей и оглядела Снегова с чувством собственного превосходства:
— Шпиониш-ш-шь, Сереж-ж-жа?
Вот же змея!
— Добрый день, Василиса.
— Был. Пока не появился ты. Что ты здесь вынюхиваешь?
— Жду старинного приятеля.
— Этого мелкого мошенника?
— С чего ты взяла?
— Только не нужно рассчитывать на то, что я расскажу тебе все, что знаю.
— И в голову не приходило.
Васса рассмеялась:
— Какой же ты скользкий! Все так же хочешь знать все и про всех, да, Сереж-жа?
Снегов кисло улыбнулся:
— Все так же меришь остальных по себе?
— Если бы! Устала обольщаться… — Васса брезгливо повела плечами и рывком открыла дверь. — Счастливо оставаться!
Змея! Снегов успел заметить измазанные чернилами тонкие пальцы, судорожно дергающие бронзовую ручку, и его осенило: «Письмо! Она писала ему…»
Стоило двери закрыться, как Снегов бросился к столу, на котором лежал ворох бумаг. Нет… никакой зацепки. Если черновик и был, то… Снегов разобрал корзину для мусора и метнулся к печи. Сероватый пепел — вот все, что осталось от возможного черновика. Сергей Сергеевич, помня еще об одном фокусе, принялся внимательно разглядывать чистые листы, в надежде, что Васса подкладывала под свое письмо другой лист, а учитывая силу, с которой она давила на перо, там должны были бы остаться следы. Он по очереди крутил чистые листы перед массивным канделябром до тех пор, пока в неверном свете свечей ему не показалось, будто он что-то увидел. Выдохнув, чтобы успокоиться, Снегов набрал грязно-серой золы и потер чистый лист. С замиранием сердца он смотрел, как на испачканном листе проступают белые буквы…
Разочарование было сильным — Сергей Сергеевич узнал буквы греческого или даже древнегреческого алфавита, и в очередной раз пожалел, что пренебрегал языками в корпусе, уделяя внимание точным наукам. Он аккуратно переписал на чистый лист все открывшиеся ему символы, дождался, пока высохнут чернила, и спрятал оба листа в потайной карман. Теперь стоило проверить еще один след.
Сергей Сергеевич отошел к двери, определяя место, где он застал Вассу, и решительно направился к этому стеллажу. Что же она там скрывала? Бумаги? Книгу? Благословляя нерадивую горничную Белозерских, которая не слишком тщательно протирала пыль, Снегов заметил едва уловимый след на полке. Он достал потертую книгу и чуть не вздрогнул, заметив свежее чернильное пятнышко на титульном листе. Точно! Эта та самая книга… какие-то стихи на итальянском языке, не известном Снегову, но на котором свободно говорили и Васса, и де Ридле́. Загадок меньше не становилось. Знаний Снегова хватило только на то, чтобы определить, что это сборник любовных пьес Гвиттоне д’Ареццо. Сергей Сергеевич поставил книгу на место, запомнив ее название. И что теперь? Ключом к решению загадки явно была записка на языке героев Эллады…
Греческий язык знал Белозерский, только вот стоит ли его вводить в курс дела, все-таки Васса его родственница, а все члены его фамилии очень трепетно относятся к семейным связям. Что, если эта записка изобличает Вассу? Зная Лаврентия, можно было предположить, что тот примет скорее сторону свояченицы, чем не самого близкого приятеля, поэтому Снегов твердо решил молчать о записке. Но как же тогда ее расшифровать? Домбровский греческого не знает, просить Гончарова не хотелось категорически… можно, конечно, прибегнуть к учебникам, но такие действия наверняка вызовут нежелательный интерес. Идея возникла спонтанно, и при ближайшем рассмотрении чрезвычайно понравилась Снегову. Девица Грейнджер! Она достаточно образована, чтобы прочитать записку, и общение с ней не вызовет никаких подозрений заинтересованных сторон. В конце концов, Снегов числился в холостяках…
Размышления прервало появление хозяина дома, который вбежал в библиотеку, словно за ним гнались:
— Уже знаешь?
Очевидно, Белозерский был крайне расстроен и возбужден.
— Добрый день, Лаврентий. Да… знаю.
— Добрый? Ты шутишь? Знак Мрака…
— Закрой дверь, Лаврентий, и прошу, тише.
— Да, да… конечно.
Белозерский плотно закрыл дверь и жадно напился прямо из графина, который стоял на столе. Потом он уселся в кресло и, овладев собственными эмоциями, продолжил:
— Что ты знаешь?
— На трупе нашли его знак.
— И вырезанное сердце. Это он, Сергей. Он выжил.
Не было никакой нужды уточнять, кого имеет в виду Белозерский — в свое время они оба были слишком близки к де Ридле́, чтобы сейчас изображать невинность.
— Скорее всего.
— Нам никто не поверит… разве только старик Домбровский… но что он сейчас может?
— Вызвать из Петербурга своего человека?
— Угрюмова? Не дай бог! У этого мудака совершенно отсутствует понимание момента. Нет, Сергей… если его поймаем мы, это будет очень уместно. Очень!
Снегов хорошо понимал Белозерского. Поимка французского шпиона и преступника была тому на руку: одним махом Лаврентий избавлялся от нешуточной угрозы в лице де Ридле́, в зависимость от которого в те годы попали многие, причем избавлялся, снискав себе немалую известность и, возможно даже, высочайшую милость. А может даже, ему забудут прошлые прегрешения, и он сможет вернуться в столицу, сияющий и прославленный. Такая игра, несомненно, стоила свеч, и Снегов не мог отказаться от сильного союзника.
— Согласен. У тебя есть план?
— Через неделю я даю бал-маскарад. Будут все. Что-то подсказывает мне, что он непременно появится, главное, не спугнуть.
— А как мы его узнаем?
— Предоставь это мне. Тебе стоит озаботиться костюмом.
— Зачем?
— Не придешь же ты на маскарад в мундире?
Собственно, так Снегов и собирался поступить, поэтому только спросил:
— Почему нет?
Белозерский ответил ему выразительным взглядом, потом вздохнул и снизошел до объяснений:
— Во-первых, в костюмах будут все…
Для Снегова этот аргумент никогда не был решающим, поэтому Белозерский продолжил:
— А во-вторых, подбираться к нему будет проще, оставаясь неузнанным. Должно же у нас быть преимущество?
С этим нельзя было не согласиться, но где искать костюм? Да еще в столь короткий срок… Белозерский учел и это:
— Будешь лордом Ратвеном.
— Кем? Это вообще кто? — возмутился Снегов.
— Как ты отстал от жизни, мой любезный друг! Это же посмертное воплощение лорда Байрона. И не спорь! Ты достаточно бледный, чтобы обойтись без белил, прикрыв лицо полумаской, парик тебе тоже не нужен, наденешь классический черный костюм, а шелковый плащ с кровавым подбоем у меня найдется. Специально для тебя.
Кто бы спорил? Снегов предпочитал вести предметные диалоги, а сейчас его больше волновала поимка де Ридле́.
— Хорошо. Как мы его будем ловить?
— Легче всего подобраться к нему во время мазурки. Выводим его в смежную комнату, а дворовые помогут связать и удержать. Уверяю, никто ничего и не заметит.
Учитывая грохот массовых антраша, в этом был смысл, а холодным оружием они оба владели виртуозно. Оставалась одна проблема…
— А Васса не помешает?
— Ее в это время займет Натали.
Что ж… если де Ридле́ придет, его ждет достойный прием, а учитывая склонность Мастера Смерти к неоправданному риску и излишней театральности, на его визит стоило рассчитывать. Обсудив детали, сообщники тепло попрощались: от обеда Снегов отказался категорически — застольная встреча с томящимся от невысказанности Чернышевым не входила в его планы.
***
Домбровский уже все знал и успел даже поссориться с Гончаровым из-за того, что запретил тому ехать на очередную прогулку.
— Сережа, как хорошо, что ты приехал! Слышал новости?
— Да.
— Тома́ здесь. Это уже совершенно точно. Я написал Алексею.
Алексея Угрюмова Снегов не любил и считал, что прозвище «Муди» очень емко отражает самую суть того. Когда-то только вмешательство Домбровского спасло Снегова от кандальных браслетов, заковать в которые хотел его именно Угрюмов.
— Белозерский хочет поймать де Ридле́.
— Отличная новость, Сереженька! Просто отличная, — Домбровский едва не пел. — Князь знает, где его искать?
— Рассчитывает захватить на балу.
— Точно-точно… про бал я совсем забыл. Но там ведь будет маскарад?
— Белозерский сказал, что он узнает де Ридле́.
— Вполне возможно. А ты, Сереженька, планируешь ему помочь?
— Конечно, Амадей Болеславович.
— Я не сомневался в тебе, мой дорогой. Бал через неделю?
— Да.
— Буду молиться за вас… а Алексей вам поможет. Достань, пожалуйста, ему приглашение.
Снегов представил, как скривится Белозерский, приглашая своего гонителя, но с другой стороны, представив, что присутствие Угрюмова даст дополнительные гарантии их предприятию, согласился.
— Хорошо. Пусть готовит маскарадный костюм. Мне кажется, что ему пойдет образ Арлекина.
Домбровский еще немного пожаловался на непочтительность Гончарова, посокрушался о собственном здоровье и распорядился, наконец, подавать обед. Спустя час, вытянув ноги к теплой печке и слегка покачиваясь в кресле, Снегов решил, что день прожит не зря. Завтра он поедет к Грейнджерам и попросит перевести записку, а потом… поимка де Ридле́ станет венцом его карьеры.
***
Грейнджеры совсем не удивились, когда Снегов приехал к ним на следующий день. Легкая тревога от того, что он может не оправдать их матримониальных планов, отступила при воспоминании о трупе, да и девица вела себя так, словно мысль о супружестве никогда ее не посещала. Поэтому Снегов решил, что не введет никого в заблуждение, если попросит Аграфену Германовну помочь ему с пустячным переводом.
Герман Рудольфович или отчаялся пристроить дочь, или настолько ей доверял, но на просьбу Снегова уделить ему четверть часа совершенно безропотно встал и безмятежно откланялся:
— Люблю, знаете ли, полежать после завтрака... а вы занимайтесь.
Стоило его шагам стихнуть, как Снегов достал беспокоящую его записку:
— Не соизволите ли помочь с переводом, Аграфена Германовна? Ваш папенька обмолвился, что вы в совершенстве владеете греческим наречием.
— Отчего нет, Сергей Сергеевич? Показывайте, что у вас там.
Снегов развернул перед ней лист и пригладил его рукой. Девица с интересом взглянула на записку, а потом проницательно посмотрела на Снегова:
— Что это?
— Это я у вас хотел спросить, любезная Аграфена...
— Да нет, что здесь написано мне понятно, но в чем суть?
Стараясь говорить любезнее, насколько можно, чтобы только скрыть раздражение, Снегов переспросил:
— Вы мне переведите, пожалуйста, что здесь написано, может быть, тогда я смогу ответить на ваш вопрос.
Девица словно и не обиделась:
— Здесь числительные. В беспорядке.
Впору было зарычать.
— Какие именно, не подскажите?
— Не стоит так шипеть. Если вам угодно, я могу продиктовать.
— Будьте столь любезны.
— Извольте. Восемнадцать, три, шесть, двадцать два, одиннадцать, два, сорок четыре...
— Помедленнее, пожалуйста, я записываю.
— Восемнадцать... три... шесть... так пойдет?
— Да.
Снегов догадался, что имеет дело с шифром, поэтому записывал цифры в три колонки. Ключом к шифру, скорее всего, была та книга... как его? Гвиттоне д’Ареццо. Вот только итальянского языка Снегов не знал, ограничившись изучением французского, немецкого и латыни. Латынь, конечно, близка к итальянскому, но с его невежеством есть риск упустить детали. Закончив писать, Снегов внимательно посмотрел на Аграфену:
— Вы умеете хранить тайны?
— Да!
— Поклянитесь, что сказанное мной не пойдет дальше этих стен, потому что от вашего молчания будут зависеть жизни людей.
В конце концов, чем он рискует? Рассказать она сможет только папеньке, а тот промолчит ради нее... В медово-карих глазах Грушеньки мелькнуло выражение признательного восторга, весьма польстившее Снегову — нечасто девицы смотрели на него так.
— Клянусь!
Снегов благосклонно кивнул.
— Принимается! Есть ли у вас сборник пьес Гвиттоне д’Ареццо?
— Зачем вам?
— Несите сюда, объясню!
Грушенька стремительно вышла и уже спустя пару минут вернулась с точно такой же книгой, что и в библиотеке Белозерских. Разве что более потрепанной.
— Подойдет?
— Да.
— Что теперь?
— А теперь открываете страницу восемнадцать и находите в третьей строчке сверху шестое слово...
— Это шифр! — восторженно прошептала Грушенька.
— Поразительная догадливость... — не удержался Снегов, но тут же, взяв себя в руки, продолжил: — Какое это слово?
— Non.
— И?
— Это отрицание. «Не»
— Хорошо. Дальше...
Девица старательно записывала слова, от усердия высунув кончик языка, и Снегов перестал спрашивать перевод каждого слова, ожидая полного текста. Когда Грушенька, поскрипев пером, наконец, закончила писать и подняла взгляд, Снегов в нетерпении спросил:
— Ну?
Она откашлялась и с выражением прочитала: «Не верь цыганке. Мальчишка не представляет никакой угрозы. Целую в носик».
— И все?
— Да. Последнее слово, можно перевести, как нос, но мне кажется, что «носик» звучит уместнее.
Снегов потер нос. Какая-то ерунда... ни имени, ни подписи... что за мальчишка? Что за цыганка? Последнее он, скорее всего, сказал вслух, потому что девица охотно отозвалась:
— А цыганка, наверное, с табора. По осени были они в наших краях. Говорят, там провидица была... а про мальчишку ничего не знаю.
— Говорят... — проворчал все еще сбитый с толку Снегов. — Надеюсь, вы не начнете рассказывать...
— Но я же поклялась! — горячо возразила девица и тихо добавила: — Хоть и не понимаю, кому может угрожать поцелуй в носик.
А ведь со стороны и впрямь странно выглядит. Снегов вздохнул и решил приоткрыть завесу тайны:
— Эта записка писалась для человека, подозреваемого в убийстве...
— Этот мальчишка — следующая жертва?
А девица-то не обделена умом!
— Возможно.
— Но тогда надо срочно узнать, кто это... чтобы предотвратить...
Началось... Снегов сжал зубы и сосчитал до десяти, прежде чем вежливо ответить:
— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий!
Грушенька сжала губы и упрямо вздернула подбородок. Понятно... Снегов тяжело вздохнул и перефразировал:
— Поклянитесь, что вы не будете предпринимать никаких действий, не посоветовавшись со мной.
— Клянусь!
Ну, хоть что-то... не то чтобы Снегов привык доверять девичьим клятвам, зато появился повод упрекнуть: «Вы же обещали!» Правда, в этом конкретном случае цена болтливости девицы Грейнджер будет непомерно высока... оставалось надеяться на ее разумность и неболтливость.
Продолжение в комментариях...
Обзорам
@темы: Фики мои, Поздравляю, Снейджер
-
-
30.04.2015 в 06:43-
-
30.04.2015 в 06:45-
-
30.04.2015 в 06:45-
-
30.04.2015 в 06:46-
-
30.04.2015 в 06:48-
-
30.04.2015 в 06:48-
-
30.04.2015 в 06:49-
-
30.04.2015 в 06:51-
-
30.04.2015 в 06:52-
-
30.04.2015 в 06:52-
-
30.04.2015 в 06:55-
-
30.04.2015 в 16:13-
-
30.04.2015 в 16:26Спасибо!!!
-
-
30.04.2015 в 19:35-
-
01.05.2015 в 07:34Очень нравится все это в старорусском колорите))))) Неожиданно и забавно выведен каждый персонаж. И ведь все на месте: Белозерские сияют, Снегов шпионит, Гарри спасают, госпожа Василиса рвет стереотипы провинциальной жизни)))))
А слог каков?! Чистый восторг!!!!
Картинки - прелесть!!!!! Старинные портреты покорили. Внимательно и строго смотрит из прошлого невероятно красивый кавалер))))))) И мальчикам форма очень идет!
-
-
01.05.2015 в 11:10Maski Mavki, спасибо, очень приятно!!!
нардин, ох спасибо))))) они там все нашли друг друга)))))))))) а ole_elo - просто кудесница)))))
Egle-Elka, еще раз с днем рождения!!!!!!!!!!!!!!!!!! Всего-всего-всего тебе самого замечательного!!!!!! И пусть осуществляются самые смелые мечты))))) шепотом
-
-
02.05.2015 в 00:24-
-
02.05.2015 в 08:25-
-
02.05.2015 в 15:14HelenRad, Спасибо!
-
-
02.05.2015 в 19:32-
-
30.06.2015 в 15:36Как я могла ваще??? ))))))) Одна из моих любимейших историй у тебя!
-
-
01.07.2015 в 06:51-
-
30.01.2016 в 14:37твой старик-державин.
как я рада, что мы знакомы. хотелось бы еще встретиться, правда.
-
-
30.01.2016 в 21:53-
-
02.05.2016 в 12:44Спасибо тебе - ни с чем не сравнимое удовольствие эти твои истории
-
-
02.05.2016 в 12:58-
-
17.03.2018 в 14:16-
-
17.03.2018 в 14:54-
-
17.03.2018 в 15:28